специальный факультет Военной академии им. М. В. Фрунзе, со временем станет генералом и сам приедет в Париж военным атташе при посольстве СССР) 13 сентября 1939 года отправил письмо начальнику 5-го (разведывательного) отдела ГУ ГБ НКВД: «К военному атташе в Париже явился некий человек, предъявивший документы на имя Серж Третьяков, который заявил, что работал для СССР в течение 10 лет по линии воинского союза под кличкой Иванов, с 13 июля с. г. связь с ним прекратилась, и он нуждается в деньгах».
Письмо передали новому заместителю начальника 5-го отдела капитану госбезопасности Павлу Судоплатову, который отличился тем, что 23 мая 1938 года в самом центре Роттердама преподнес коробку конфет, начиненную взрывчаткой, создателю Организации украинских националистов Евгену Коновальцу. Того буквально разнесло на куски.
Судополатов потребовал разъяснений от парижского резидента. И получил рапорт:
«Ко мне в кабинет явился известный вам Носов (работник Разведуправления) и сказал, что к нему явился человек, который заявил, что с ним прервана связь, у него нет денег и эти обстоятельства заставили его прийти в полпредство. Он назвал Носову свою настоящую фамилию и кличку „Иванов“, объяснил, что содержит по нашему заданию квартиру, за которую надо платить, и т. п.
„Иванов“ действительно является нашим агентом и содержит квартиру бюро РОВСа, где установлена подслушивающая аппаратура. „Иванов“ находился на связи у Анатолия. Анатолий мне объяснил, что связь прервана в силу известной вам автокатастрофы с ним. Однако я считаю, что всё валить теперь на эту катастрофу нельзя, так как Анатолий имел достаточно времени после нее, чтобы с такими людьми, как „Иванов“, восстановить связь.
Носову я дал уклончивый ответ и вызвал Анатолия, который попросил меня, чтобы я позвонил Носову с тем, чтобы тот выпроводил „Иванова“ на улицу, где Анатолий с ним встретится, что являлось полнейшим безумием, так как все эти дни за полпредством усиленная слежка и на улице стоит около 10 полицейских.
Я полагал, что при той сильнейшей антисоветской кампании, проводимой сейчас в связи с заключением советско-германского пакта, можно ожидать любой провокации и встречаться даже с надежным агентом в районе полпредства совершенно недопустимо, тем более, что безусловно полиция регистрирует все посещения к нам.
Не желая спорить на эту тему с Анатолием, который невероятно нервно реагирует на каждое замечание или возражение, я согласился на его предложение, но на деле позвонил Носову и сказал, что этот человек нам неизвестен и что ему следует его выпроводить. Спустя некоторое время Анатолий зашел ко мне и спросил, звонил ли я Носову. Получив утвердительный ответ, он побежал на улицу, но, никого не найдя там, забежал ко мне опять, на что я ему сказал, что, видимо, „Иванов“ уже ушел.
Сообщаю это для вашего сведения».
Судоплатова сама эта история мало заинтересовала. Он остался недоволен тем, что работник военной разведки знает резидента внешней разведки. На объяснительной записке сделал только одну пометку вполне в духе времени: «Откуда Носов знает о Дике?»
Павел Анатольевич Судоплатов в советских учреждениях за границей не работал. Только выезжал в командировки. Причем нелегально. Поэтому и представить себе не мог, что внутри сравнительно небольшой советской колонии все друг друга знали и никакая конспирация не помогала.
Оперативный работник, который вел Третьякова, оправдываясь, прислал кляузное послание из Парижа:
«Весьма характерным для „Иванова“ фактом является следующее обстоятельство.
В связи с моей болезнью после аварии и нахождением в больнице с „Ивановым“ прекратилась связь с 13 июля 1939 года. „Иванов“, будучи проинструктирован о необходимости в таких случаях ждать установления с ним связи, не выдержал этого условия, явился в полпредство, попросил свидания с военным атташе, попал к Носову и стал последнему излагать, что он связан по „какой-то работе с полпредством и хочет эту связь установить“. Носов, выслушав „Иванова“, отнесся к нему с подозрением и отказался с ним разговаривать.
Из всего этого я делаю вывод о том, что даже в том случае, если нам по каким-либо деловым соображениям придется порвать связь с „Ивановым“, он может оказаться для нас опасным человеком, так как, не имея других средств к существованию, он вначале будет добиваться установления связи с нами, а затем — не исключено — из-за денег встанет на путь клеветы и т. д.
Со своей стороны мы подозреваем, что источник „Иванов“ втирает нам очки, так как все его материалы „Петьки“ ограничиваются исключительно общими рассуждениями и фиксацией бесед на совершенно неинтересные для нас темы. Помимо этого за небольшое количество личных встреч с „Ивановым“ я вынес впечатление, что „Иванов“ вообще не чистоплотен и почти на каждой встрече весь разговор сводит только к деньгам, несмотря на то, что от нас он получает свыше пяти тысяч в месяц.
Крайне отрицательным и весьма опасным моментом является следующее положение: на иждивении у „Иванова“ находится четыре человека, две взрослые дочери — 30–35 лет и сын около 33 лет. Все они не работают и существуют исключительно и только на деньги, получаемые „Ивановым“ от нас. За квартиру „Иванов“ платит такую сумму, которую в состоянии платить только капиталист.
Так как сам „Иванов“ также нигде не работает, а его работу в Торгово-промышленном комитете брать в серьезный расчет никак нельзя, ему там платят только 400–500 франков в месяц, о чем всем известно, то в качестве легенды он ссылается при расспросах на имеющиеся у него сбережения. Помимо того, что ссылка на сбережения мало убедительна, она в конце концов в случае проверки приведет к неизбежному провалу „Иванова“. Иждивенческие настроения „Иванова“ привели к тому, что он за всё время, связанное с нами, палец о палец не ударил для подыскания себе хотя бы
