квартиру, чем большую, что, отдавая лишнюю комнату, мы разбиваем большую квартиру, которая теряет свою ценность, что в маленькой квартире наша дочь хочет устроить шляпную мастерскую и т. д. и т. д.
Преимущества перехода в новое помещение ясны. Если то дело, которые мы делаем сейчас, продолжает еще интересовать наших хозяев, его нужно поставить на новые рельсы и заменить старую установку новой. Мы неоднократно указывали, что слышимость старой установки плохая, теперь, после того, как один из „Петек“ в кабинете Витковского был залит водой, мы с великим трудом слышим генерала, и лишь отдельные фразы или даже слова доходят до нашего уха.
Улучшиться положение не может. Наоборот, оно логически должно ухудшаться, так как теперь совершенно ясно, что дело не в проводке, а в „Петьках“, стоящих у Витковского и у Мацылева, причем пострадали больше те, которые стоят у генерала. Новая установка, которую можно произвести без спешки, дает возможность контролировать каждое слово, чего сейчас, к великому сожалению, сделать нельзя.
Для ясности прилагаем план нашей квартиры.
Р.С. Мы забыли сообщить, что Торгпром, если война будет продолжаться, работать не будет, и мы свободны распоряжаться занимаемым помещением.
Третьяков предложил воспользоваться этой ситуацией и оснастить помещение Русского общевоинского союза новым „Петькой“».
Седьмого ноября 1939 года парижская резидентура запросила мнение Центра:
«Отдельным приложением направляется вам донесение источника „Иванова“ о представившейся возможности улучшения работы „Петьки“.
История этого дела такова: „Петька“ был установлен приблизительно в 1933 году, установка находится в работе в течение пяти с лишним лет. За последнее время всё чаще приходится слышать как устные, так и письменные жалобы источника на плохую слышимость установки. Долгое время мы относили этот дефект в работе к плохому качеству приемника и наушников, а отсюда делали вывод в необходимости замены последних новыми, но, несмотря на смену указанных частей, жалобы источника продолжались.
Проверить же линию „Петьки“ и микрофоны до сих пор не представилось возможности.
В настоящее время точно установлено, что плохая слышимость происходит не от качества приемника и наушников, а из-за порчи микрофонов в линии „Петьки“, куда попала вода, особенно поражен участок кабинета Витковского, то есть участок, который для нас должен представлять наибольший интерес. Таким образом для восстановления слышимости необходимо заменить пораженные микрофоны, что сделать при нынешнем положении вещей совершенно не представляется возможным.
Выход из создавшегося положения может быть найден в следующем. В связи с тем, что РОВСом в настоящее время предпринимаются шаги к возможности расширения занимаемого ими помещения, есть возможность обменять площадь ист. „Иванова“ на помещения, занимаемые РОВСом, предварительно установив в указанном помещении „Петьку“.
Со своей стороны считаем необходимым произвести указанную комбинацию, учитывая, что это не потребует больших материальных затрат. Приблизительно выразится в сумме 2–3 тысячи франков. Сообщая на ваше рассмотрение всё вышеуказанное, просим вашей санкции».
Москва санкцию дала, выделила деньги и оборудование.
Третьяков старательно вычертил план дома. На плане написано: «Справка. 22 ноября 1939 г. Нами сообщено, что предложение „Иванова“ о передаче нового помещения под 1 отдел РОВС и оборудование в нем „Петек“ одобрено нами».
После начала Второй мировой войны, перекроившей европейскую карту, вся работа РОВСа вновь сосредоточилась в Париже. Понадобилось несколько большее помещение. Тогда Третьяков предложил канцелярии РОВСа занять прежнюю квартиру — побольше. Обязал сделать ремонт, покрасить стены. Попросил указать, где будет кабинет Витковского. 1 января 1940 года РОВС уже располагался на новом месте.
Сергей Николаевич продолжал работать. О каждом своем шаге педантично информировал резидентуру. Если в какой-то день вынужденно пропускал дежурство, писал объяснительную:
«22 ноября 1939 года. Вчера вечером мы были вызваны на сегодня к 10 ч. 45 м. в жандармское управление. Дело в том, что наша семья находится вне Парижа, и для того, чтобы ездить на праздники ее навешать, необходимо иметь от полиции особое разрешение. Мы долго добивались этого разрешения, но нам удавалось получать лишь пропуск на одно путешествие, что нас совершенно не устраивало. Трудность получения пропуска усугублялась тем, что семья наша была эвакуирована в так называемую армейскую зону. Нас вызвали в жандармское управление для того, чтобы собрать необходимые справки.
Всё обошлось вполне благополучно благодаря нашему сносному французскому языку, и мы получили вместе с дочерью разрешение на поездки в деревню в течение месяца, но на это дело ушло всё утро: пришлось долго ждать какое-то начальство и еще больше — приготовление самого разрешения.
Когда мы пришли домой, было около часа дня и начальства уже в управлении не было. К сожалению, пришлось пропустить одно утро, но не явиться в жандармерию по теперешним временам было совершенно невозможно».
В личном деле Третьякова хранится выписка из показаний уже осужденного недавнего сотрудника внешней разведки Михаила Григорьева, которые тот дал на допросе 21 ноября 1938 года. Григорьев был помощником резидента в Париже. Участвовал в похищении Миллера, получил орден Красного
