политической деятельностью, и галантно отвезли домой, где жила ее мать Розина Копп. Переступив через порог родного дома, она дернулась от неожиданного звонка:
— Это я, Карлос, — сказал голос из трубки.
Он уже все знал: и о машине, и о прогулках по парижским пригородам, и о допросе в западногерманском полицейском участке. Он знал, но вновь и вновь спрашивал о подробностях того дня, будто проверяя ее или давая шанс ей выговориться.
Ее мать вспоминала, что это были хорошие дни, — Магдалена впервые за долгое время стала прилежной дочерью: ходила с ней за покупками, занималась домашними хлопотами и вечерами за чашкой чая они вели пустяковые беседы. Все как было в детстве, когда маленькая Магда не могла уснуть. Однажды ей снова позвонили, и Магдалена сказала, что едет во Франкфурт. Это означало только одно: она возвращается к Карлосу и своей прошлой жизни, полной опасностей. Собрав чемодан, она обняла мать и закрыла за собой входную дверь. Разумеется, Франкфурт не был конечным пунктом назначения — там ее уже ждал Исса, чтобы везти дальше, в Дамаск, к торжествующему Карлосу, который динамитом и добрым словом добился этого освобождения.
— Конечно, у меня был шанс начать новую жизнь, — спустя годы вспоминала Магдалена, — но я не могла им воспользоваться. Я знала, что меня ждет Карлос.
Бруно Бреге, старина Бруно, сообщник и подельник Магдалены, отбыл в заключении еще полгода и вышел за хорошее поведение, чтобы раствориться в небытии. Потерю Бруно для организации Карлос встретил равнодушно, хотя и с некоторым разочарованием из-за неблагодарности швейцарца, который даже не удосужился выразить ему признательность за все усилия, связанные с освобождением. Известно, что в тюрьме Бруно получил профессию чертежника и с этим нехитрым багажом вернулся к своей подружке в Лугано. Для него двери романтического революционного движения захлопнулись навсегда.
Медовый месяц Карлос и Магдалена решили провести не в жарком Дамаске, а в Будапеште. Но там их ждал неприятный сюрприз: вслед за товарищами из Восточного блока Венгрия также решила порвать все свои связи с Карлосом. Этому способствовала и внеочередная встреча венгерского посла в Госдепе, где ему прямо указали на то, что США знают о визите Шакала в столицу республики. Дипломат для вида отмахнулся, но тут же доложил венгерскому правительству про осведомленность американцев в отношении Карлоса. В этот раз ему не удалось сгладить ситуацию — венгры объявили о ликвидации явочных квартир, арсеналов и потребовали покинуть территорию страны в самое ближайшее время. Осыпая проклятьями бывших союзников, Карлос отбыл 4 сентября в Бухарест, а через несколько дней вслед за ним столицу Венгерской Республики покинул Исса.
Чувствуя, что кольцо сжимается, Карлос неожиданно улизнул в Багдад, что было правильным ходом, — уже 18 сентября из Бухареста были выставлены Вайнрих и Исса. Отныне Венгрия и Румыния присоединились к быстро меняющим цвет флагов государствам, закрытым навсегда для Карлоса. Что думал тогда этот принципиальный интернационалист? Он говорил, что правительства социалистических европейских стран хуже империалистов, которых можно хотя бы уважать как врагов. А главными предателями Карлос заслуженно считал восточных немцев, выступавших локомотивом антикарлосовской кампании.
Теперь ему и его организации, как и много лет назад, когда он покинул НФОП, пришлось искать пристанище. Для начала он попытался выяснить расположение полковника Каддафи, однако тот был не слишком рад возможному приезду Шакала. Да и к тому же за это время поляну успел монополизировать Абу Нидаль, бешено популярный у режимов Ближнего Востока. Тот факт, что сам Абу Нидаль с большим уважением отзывался о Карлосе и его феноменальных талантах, не отменял аксиомы о двух львах, которым невозможно ужиться в одной клетке. А местом этим был Триполи, где Нидаль успел окопаться с середины 1985 года. Там под личной опекой Каддафи он был яростным сторонником «зеленого» режима и одновременно распускал сплетни о Карлосе, не столько настраивая против него полковника, сколько доказывая собственную компетентность и незаменимость.
По мере того как трещал по швам Восточный блок, на второй план уходила и палестинская проблема. Теракты, захваты самолетов все больше вызывали раздражение: рушился миропорядок, а тут какие-то люди с какими-то своими проблемами. Этим уже никто не хотел заниматься. Понимая это, Ясир Арафат все чаще выступал с осуждением акций вне границ Израиля. Тенденция к поиску политического решения арабо-израильского конфликта сводила к нулю попытки Карлоса удержаться на палестинской теме. Карлос вспоминал, что и Народный фронт объективно отходил от международной, в том числе вооруженной, борьбы, находясь под влиянием французской коммунистической партии. А ведь международная борьба была единственным делом, имевшим важность для Народного фронта — организации, которая пользовалась достаточно широкой поддержкой масс.
— Когда я говорил с Арафатом много лет назад, он признал, что не мог больше ничего сделать и что единственные из нас, кто мог, были НФОП и союзники НФОП, — вспомнил Карлос.
Но время менялось не в пользу старых закаленных борцов.
В конце 1980-х годов освободительное арабское движение медленно умирало. Хотя по-прежнему в лагерях беженцев и ужасных трущобах Ближнего Востока была радикально настроенная молодежь, палестинскому революционному движению — его передовым организациям — не удалось воспитать себе смену, поколение молодых вождей и командиров, которые могли бы подхватить знамя Палестины из рук старых мастеров. Эти люди старели и становились негодными к вооруженной борьбе, вождей и командиров убивали враги и друзья. Чаще друзья. Предательство стало бичом палестинского движения 1980-х. Все это привело к тому, что рекруты и спонсоры отвернулись от национально-освободительных организаций и обратились к самой темной и невежественной
