Вернее, один многократно повторяющийся рисунок – четырехлучевая звезда. Случалось ли вам, задумавшись, малевать на бумаге ничего не значащие фигурки? Вот так это выглядело. Но ведь эти закорючки бессмысленны только на первый взгляд. А если присмотритесь внимательнее, поймете: в этих рисунках отразилась работа вашего сознания. Один выводит инициалы любимой, другой набрасывает профиль своего врага, третий изображает символы веры… А что могла значить для Вериллия эта звезда? Насколько я знал, в магии она не используется. Демонологи чертят пентаграммы и гектограммы, четыре луча – слишком примитивно. Если добавить еще четыре острия – выйдет роза ветров. Может ли это значить, что чародей прячется на улице Розы ветров?
– Вряд ли, – муркнул Артфаал, уловив мои мысли, – думаю, псам пришла в голову та же идея, и они уже перерыли всю улицу.
Виндор имеет форму четырехлучевой звезды. И что мне это дает? Только то, что Вериллий скрывается в столице? Подумаешь, откровение! Это и так ясно было… Я с досадой отбросил бумаги. Приходилось признать: осмотр дома не дал никаких подсказок.
– А ведь вы могли бы жить в этом замке, – сказал лорд Феррли, когда мы вышли на крыльцо.
– С чего бы?
– Это – жилище Верховного мага, а вы кто? Ну, а если обратить внимание на юридическую сторону вопроса, вы с бароном Лютым являетесь прямыми наследниками Вериллия. И можете доказывать это в суде.
Я поморщился: зачем мне столько домов? Я даже в фамильном особняке Марслейнов еще толком не был, довольствуясь комнатой во дворце. А родным домом упорно продолжал считать скромную обитель дядюшки Ге.
– Куда теперь? – осведомился Артфаал.
– В Совет.
Там ведь у Вериллия тоже был собственный кабинет…
Здание Совета было окружено лесами, по которым с обезьяньей ловкостью перебегали, что-то колдуя, созидатели. Во дворе трудились каменщики, отковыривавшие старые плиты. Из дома выносили деревянные обломки, раздробленные камни и прочий мусор. Здесь работали самые лучшие мастера столицы.
Распрощавшись с Артфаалом, которому вход в Совет был противопоказан из-за обилия обновленных заклятий, я поднялся на крыльцо. Мне навстречу выскочил Копыл. Кивнул на ходу и со всей скоростью, которую мог развить при своей хромоте, порысил к воротам, за которыми его ждала карета. Такое поведение мага показалось мне странноватым, и я окликнул его:
– Куда торопитесь?
Глазки волшебника забегали, и он неохотно ответил:
– На заседание по делу Лауриты, ваше высокомагичество.
– Разве оно состоится сегодня?
Старик пожал плечами:
– Ее величество настаивала на скорейшем рассмотрении. Дело государственной важности, понимаете ли…
Интересно, а как можно устраивать слушание без подготовки? Особенно по делу государственной важности? Такая спешка рождала во мне смутные подозрения. К тому же Лаурита была участницей сопротивления. Именно она укрывала нас после спасения от казни. Я всегда уважал эту женщину за острый ум, находчивость и бесстрашие.
– Отлично, Вадиус, я еду с вами. Хочу присутствовать на суде.
– Но… – смутился царедворец.
Вспомнив манеру поведения Вериллия, я высокомерно приподнял брови и вопросительно уставился на Копыла. Тот сразу же пошел на попятный:
– Да, конечно, ваше высокомагичество. Пожалуйте в карету…
Лауриту судили закрытым заседанием. Мы вошли в зал вместе с жюри и разместились в первом ряду. Жрица Неи стояла перед столом заседателей. Несмотря на то, что ее руки и ноги были скованы кандалами, Лаурита не утратила горделивой осанки и спокойной уверенности. Секретарь – кстати, тот же самый, с мордочкой канцелярской крысы – прочел выдержку из дела, и слушанье началось. Согласно галатским законам человек, злоумышлявший против государства и короны, не имел права на защитника. Дарианна решила, что убийство жриц следует отнести именно к таким преступлениям. Поэтому в зале безраздельно царил обвинитель. Первыми на место свидетеля были вызваны вопрошающие маги, которые дали свое заключение о причастности Лауриты к убийству в храме Морриган. Потом выступил Копыл, заявивший о том, что считывание сознания подтверждает виновность подсудимой. Затем настала очередь отца Дарсана и отца Вельмарина. Старшие жрецы под присягой показали, что Лаурита содержала отряд наемников. Со служителем Маннаина я не был знаком лично, только видел его во время церемоний в храме бога морей. Поэтому мог допустить, что его слова не совсем правдивы. Но вот добродушному жрецу Дадды-труженика я доверял. Отец Дарсан не стал бы врать, понимая, что из-за его свидетельства могут казнить невинного человека. К тому же он и раньше рассказывал мне об интригах Лауриты, стычках, в которых принимали участие ее наемники, и о желании жрицы сделать Нею верховной богиней. Правда, когда обвинитель прямо спросил Дарсана, считает ли он Лауриту виновной в преступлении, тот ответил:
– Вот уж не знаю. Сам не видал, потому и врать не буду. Они с Варелией друг на друга косо смотрели, каждая спала и видела, чтобы Верховной жрицей сделаться. Но чтобы такое страшное убийство, да еще и ритуальное… не похоже это на Лауриту. Зачем ей это?..
Отец Дарсан собирался добавить что-то еще, но обвинитель торопливо поблагодарил его и вызвал главного свидетеля Вара Брокена – того самого нищего, который ночевал в сарайчике и видел нападавших. В зал ввели тощего старика в донельзя оборванной одежде. Его волосы и борода были всклокочены, замурзанное лицо имело испуганное выражение. Бродяга съежился, всем своим видом показывая страх перед грозным правосудием, и лишь его хитрые, беспрестанно бегающие маленькие глазки как-то не вписывались в образ смиренного, побитого жизнью человека. Едва взглянув на Лауриту, нищий запричитал:
– Вот она! Я ее узнал! – и мелко затрясся, словно в лихорадке.
– Не бойтесь, Вар, здесь вам ничто не грозит, – мягко успокоил его обвинитель. – Расскажите высокому суду о том, что видели в ночь с двадцатого на двадцать первое число месяца Брижитты.
Опасливо косясь на Лауриту и прерывая речь причитаниями, нищий в красках описал нападение на храм Морриган. С его слов выходило, что в полночь в храмовый двор ворвался десяток воинов. Наемники перебили охрану, выбили дверь и проникли в святилище кровавой богини. Бродяга, устроившийся на ночлег в сенном сарайчике, проснулся от шума и криков и осторожно выглянул наружу. Нападавшие освещали себе путь факелами, и в отблесках пламени Вар сумел разглядеть лицо женщины, возглавлявшей отряд.
– Она это, она! – вопил нищий, указывая на мать Лауриту. – Вовек ее, душегубку, не забуду!
– Что было потом? – спросил обвинитель.
– Потом они в храм вбежали и всех перерезали. Ох, как жрицы кричали, сердечные! До сих пор у меня в ушах этот вопль стоит…
Вроде бы Вар рассказывал убедительно. Он точно описал все внутренние постройки храма, одежду и оружие наемников, жреческое одеяние матери Лауриты… Только вот я не мог понять одного: почему служительницы Морриган и их охрана не сумели отразить нападение? Ведь все посвященные кровавой богине были выдающимися воинами! Война была их образом и смыслом жизни. А тут всего десяток пусть хорошо подготовленных, но наемников. И куда смотрела стража? Неужто на пути убийц не встретился ни один наряд? А если встретился, то как пропустил десяток вооруженных людей? Пока я размышлял над этими вопросами, обвинитель вызвал еще одного свидетеля. Вернее, свидетельницу.
– Андрония Дервин, содержательница дома на улице Терпимости, – прокричал секретарь.
Это была полная, броско и вызывающе одетая женщина лет сорока. В противоположность Вару, она держалась уверенно, но ни разу не посмотрела в сторону Лауриты, словно боялась встретиться с ней взглядом.
– Расскажите, где вы были в ночь с двадцатого на двадцать первое число месяца Брижитты, – сказал обвинитель.
– Я принесла в храм Неи десятину, любезный господин, – бойко произнесла Андрония, – отдала деньги матери Лаурите, а сама осталась помолиться.
– Как долго вы молились?
– До позднего вечера, – сводня кокетливо повела плечами, – пока попросила у златокудрой удачи для каждой своей работницы… Дом у нас большой, девочек много, и все чистые – вы не сомневайтесь, любезные господа! Если желаете повеселиться – приходите, милости просим…
– Ближе к делу! – прервал ее обвинитель, бросив на меня извиняющийся взгляд.
– Ах да, я и говорю, – Андрония притворно смутилась, – назад возвращаться было уже поздно. Я и решила заночевать при храме, благо дело в моем доме налажено так, что экономка и без меня справляется. Время шло к полуночи. Разыскала я матушку, попросилась на ночлег. Та разрешение дала, а сама плащ накинула и прочь вышла. Я в окно посмотрела – каюсь, любопытна. Гляжу, а там всадники, в храмовом дворе. Мать Лаурита на лошадь села и отбыла куда- то.
– Когда она вернулась? – уточнил обвинитель.
– Не знаю, любезный господин, спала я. Но под утро, когда уже светать начало, меня разбудил стук копыт. Должно быть, это мать Лаурита приехала…
– Стыдись, Андрония, – вдруг спокойно произнесла жрица.
Сводня строптиво вскинулась, собираясь ответить, но обвинитель жестом остановил ее, выкрикнув:
– Подсудимая, молчать!
Лаурита, не обратив на него никакого внимания, продолжила:
– Чем же тебе заплатили, что ты пошла на предательство?
Подбежавший по знаку обвинителя стражник ударил жрицу по лицу.
– Суд удаляется на совещание! – торопливо объявил секретарь.
Все происходящее давно уже производило впечатление плохо отрепетированного спектакля. А ненадежность и откровенная продажность последней свидетельницы вызвали у меня возмущение. Что тут вообще творится, и кто главный дурак? В этом я и решил разобраться. Выход в астрал… прикосновение к сознанию Лауриты… Ощутив вторжение чужого разума, женщина вздрогнула. А я погрузился в хитросплетение ее мыслей, чувств и свойств натуры. Это был настоящий омут! Жесткий, по-женски изворотливый, но по-мужски логичный ум. Смелость, решительность, даже наглость. Умение рисковать, тяга к игре. Чувственность, искушенность в любовных утехах. Гордость, даже гордыня. И затмевающая все, огромная, непомерная жажда власти. Интриги, осуществленные и еще только задуманные, которые я увидел в мыслях жрицы, поражали размахом и утонченностью. Она действительно содержала отряды наемников. Подсовывала власть имущим дорогих блудниц, которые приносили ей интересные сведения. Вкладывала деньги храма в торговлю и неустанно
