Виктор Леонидович! Сегодня перевожу вещи на новую квартиру, вряд ли смогу выбраться в «Борей», да и объекты упакованы в одной из сумок (искать надо). Речь идет о трех книгах с разной степенью погрызанности. Одна сгрызана крысами почти на треть! И название хорошее – что-то вроде «Их имена не забудут». Две другие погрызаны незначительно (стихи Межелайтиса и еще какая-то). Плюс четвертая – моя собственная («Памятники», с автографом автора), погрызанная собакой. Убегаю. Если что, звоните на трубку.
Нашел три книги. Одна из них оказалась «Днем поэзии – 1990» (первая степень погрызанности), другая лениздатовская «Их имена забыться не должны» (вторая степень погрызанности), третья (и соответственно, третья степень погрызанности) – с предположительным названием «Римский-Корсаков на Псковщине», имя автора уничтожено целиком. Для того чтобы четче сформулировать концепцию, хорошо было бы знать идею всего предприятия. Хотя бы в двух словах.
ТОПОРОВ:
Сны наяву. Визионерство. Особый взгляд на мир. Зыбкая грань между клиническим сумасшествием и художественным творчеством. Артефакты.
НОСОВ:
Если так? «Книга как пищевой объект: от духовного к материальному». Демонстрация пяти объектов: от цельной книги до трухи в баночке (съедено целиком). Сопроводить текстом.
ТОПОРОВ:
Хорошо. Я бы только добавил (или озаглавил) «Дематериализация книги».
НОСОВ:
Отлично!.. Надо только подумать о парадоксальности дематериализации: пища-то духовная как раз в материальную превращается.
Убегаю.
«…Я вот с некоторых пор живу на Карповке – в тупичке за нашим домом начинается промзона. Каждый день прохожу мимо обыкновенных окон первого этажа (сорок метров от нашей парадной), за которыми 10 октября 1917 года на тайном заседании руководства партии большевиков Ленин, откуда- то появившийся (мы знаем откуда), сумел убедить своих сподвижников приступить к немедленной подготовке вооруженного восстания. Через две недели всё и случилось. Как-то это странно мне понимать – что живу рядом с местом, где был дан мощнейший толчок к повороту мировой Истории. И не последние персонажи мировой Истории – Ленин, Троцкий, Сталин (и другие товарищи) – собрались в ту ночь по соседству ну как бы со мной, чтобы ее (мировую Историю) подтолкнуть к повороту. Как-то странно мне это… особенно когда вижу бомжей, сидящих тут на поребрике с пластмассовыми стаканчиками для подаяний в ожидании паломников к гробнице Иоанна Кронштадтского, что в монастыре на той стороне Карповки… Или когда монахиня вечером высыпает на асфальт из ведерка крупу на радость слетающимся голубям… Или когда, перегнувшись через перила, видишь, как подземная труба из того исторического дома одаривает мутную Карповку чем-то еще более мутным, привлекающим внимание рыбки-колюшки, а также уток… Я затем это все говорю, что Ленин на том заседании был в парике и, само собой, без усов и бороды. И это тоже как-то странно представить. Не то, что он выглядел так, а то, что История вершилась при маскараде. Вот что странно. Как ни крути, а то, что он выдавал на том заседании без протокола, по силе воздействий на ход грядущих событий было важнее всего произнесенного им за последнее время: с броневика и балкона он изрекал декларации, а здесь надо было переубеждать возражавших и убеждать колеблющихся. В своем лохматом парике он яростно атаковал Каменева и Зиновьева (Сталин запомнит), готов был порвать обоих на части, а Зиновьев был тоже на себя не похож – он был с бородой, отчего по пришествию на эту квартиру даже не всеми был узнан вначале (тоже скрывался). Не только по вопросу отношения к вооруженному восстанию, но и по вопросу отношения к бороде они были в противофазе: один сбрил, другой отрастил бороду…»
Ленин приснился. Будто мы за столом, человека четыре, и тут еще подсаживается один: Ленин. И становится ясно, что это Ленин, такой от него волей веет. А он достает шкалик вроде как из готовальни (там еще кремы какие-то, пузырьки: «Сами не знают (сказал), что изготовляют»); наливает нам, и все мы пьем водку, а я про себя: «Надо же, Ленин!» И очень интересный случается разговор, я потом его пытаюсь запомнить в деталях, это уже когда понимаю, что Ленин приснился, а не был наяву, однако, сам еще сплю, но повторяю про себя случившееся, чтобы запомнить сон, ибо знаю, что это был сон, но сон уникальный, а когда проснусь, забуду (все это чувствую во сне как бы по прошествии сна о Ленине), и вот просыпаюсь, и вот забываю весь наш разговор, а что помню, так только это.
И вдруг о нем (на короткое время) узнали все. Теперь он в самом деле известный. Не известно только, что написал. Этот человек, задержанный на границе, поставил в щекотливое положение Украину. Не дать политического убежища никак нельзя. Но убежище в данном случае означало бы подтверждение профессионального статуса гонимого, а это для принимающей стороны в силу отсутствия соответствующих свидетельств момент весьма деликатный. Лично мне в этой истории нравится одно: слово «писатель» в общественном сознании еще не пустой звук – ведь объявил он себя не
