Построение квадрата на шестом уроке

актуальным художником и не солистом балета, а известным писателем. Так что я за писателей рад.

И?

Картошка при варке всплыла. Это признак чего? Чего предзнаменование? Зачем всплывает картошка? Раньше такого не было.

Какаэф

Ночью читал «Историю Клуба–81» покойного Б.И.Иванова – интересно, особенно про отношения с КГБ. Там и про интеллигентскую мнительность есть, присущую тогдашнему мироощущению. Решил выключить комп, и тут мне – аж мурашки по телу: «Сергей, похоже, что какой-то незнакомый вам человек недавно прокомментировал вашу общедоступную публикацию. Нам кажется, самое время проверить некоторые настройки». И подпись: Команда по конфиденциальности на Facebook. – Стало быть, KKF.

Лаурает

Максим Жуков получил премию им. Геннадия Григорьева.

Я догадывался, что так и будет. И вот почему.

Недели две назад случилось мне выпивать с Павлом Крусановым и Сергеем Коровиным на кухне у последнего. Зашел разговор о поэзии, вот я и спросил Крусанова, члена жюри, за кого же он проголосовал в первом туре (или как там это называется?). Павел Васильевич по большому секрету выдал свои предпочтения. Он сказал:

– Девять баллов я дал Юле Беломлинской.

Хороший выбор.

– А десять?

– Десять баллов дал человеку, – сказал Крусанов, – о котором никогда не слышал, его фамилия… – и тут член жюри запнулся, – нет, – сказал он, – я догадываюсь, о чем вы подумаете, но это совсем не так…

И мы с Коровиным, зная страсть Крусанова к жесткокрылым (у него их дома тысячи, тысячи, и в каждом его значительном тексте – обязательно будут жуки) в один голос спросили:

– Жуков?

– Ну да, – слегка смутившись, ответил Крусанов, – но я правда не из-за фамилии.

Позже я залез в «Журнальный зал» и почитал, что пишет поэт по фамилии Жуков.

Крусанов прав. Максим Жуков – отличный поэт.

По четыре часа и дольше

Смею предположить, что очередь на Серова в двадцатиградусный мороз это коллективная реакция на стресс – на телеящик с его новостями, на господство попсы, на «Россия – страна-дауншифтер», на срач наш фейсбучный. Возможно, в этом еще и коллективная тоска по поступку. Ведь и в другое время можно посмотреть Серова – без очереди и мороза.

Я, например, давно говорю, что водка должна быть горькой, невкусной. Опрокинуть – это поступок. А если пьется как пепси – это не истинное. Не водка. Не то.

Бутафорское фото

Почему они не улыбаются – почти никто? Почему так серьезны – в этих забавных и трогательных декорациях?

Так фотограф велел? Того требует жанр?

Но фотографы, как известно, любят, когда в объектив улыбаются. «Сейчас вылетит птичка!»

Выдержка как элемент экспозиции и длительность жизни улыбки уже давно соизмеримы (техника фотографии шагнула вперед), – из объектива стали выпархивать шустрые «птички», знаменуя остановки счастливых мгновений.

Только тут без «птичек», тут все очень и очень серьезно.

Не похоже, что они играют роль, похоже, что скорее воображают себя действительно на коне, в аэроплане, в автомобиле, в рассекающей волны ладье. Вернее, думают, что другие, глядя на это, так и поймут: все настоящее – все всерьез.

Это как если бы Дед Мороз, наш современник, одаривая участников корпоратива зубочистками и зажигалками, вообразил бы вдруг, что они серьезно верят в натуральность его бороды и в то, что он настоящий. Стоит лишь допустить, что с ватной своей бородой он думает именно так, и на офисную вечеринку упадет зловещий отсвет страшилки.

Вот что-то и в этом есть жутковатое.

Лично мне на ум приходят посмертные фотографии конца позапрошлого века, пост-мортем (кто видел, тот не забудет). Особенно те, где умершие празднично одеты и посажены, как живые, в кресло или за стол, и попробуй-ка догадайся, что на смеженных веках у них всё умеющим фотографом нарисованы открытые глаза. Пытаясь обмануть смерть в своей ли, в чужой ли памяти, пытаясь подменить реальное горе сейчас бутафорным благополучием вообще, живые фотографируются с любимыми мертвецами, как бы живыми – как бы живыми по- настоящему.