И когда она встала и быстро пошла прочь от стола, Натан ощутил странную смесь разочарования и облегчения.
Глава 27
Руки Дженнифер, державшие телефон, дрожали. Прошло два года с тех пор, как она перевезла маму в интернат для престарелых. Два года непрестанного беспокойства и чувства вины, истерик и ночных звонков женщины, чей мозг терзали два демона – депрессия и деменция. Ситуация начала улучшаться только в последние месяцы и то только потому, что мама редко вспоминала о собственной дочери. Какова бы ни была причина сегодняшнего звонка, он вряд ли сулит что-то доброе.
– Дженни, это ты?
Мамин голос звучал испуганно, она задыхалась, словно те самые демоны преследовали ее.
– Да, мамочка, я. Что случилось? Как ты себя чувствуешь?
– Скажи мне, с тобой все хорошо, дорогая? Я так за тебя волнуюсь.
«Вот оно, проклятье материнства, – подумала Дженнифер. – Даже ничего толком не помня о своем единственном ребенке, Ида Уэстбрук знала, что обязана беспокоиться о нем».
– Да, у меня все замечательно. Уверяю тебя.
– О, слава тебе господи. Я так боялась… так боялась за тебя.
Подобное беспокойство было чем-то новеньким, и какое-то мгновение Дженнифер казалось, что это хороший признак, что лекарства наконец-то начали действовать. Но потом напомнила себе: такое случалось и прежде, но подлинного улучшения не наступало. Подобно тому, как человек, которому ампутировали руку или ногу, испытывает фантомные боли, ее мама стремилась выполнять обязанности, больше не существующие. «Дженни» выросла и уехала из дома много лет тому назад.
– Да нет, все о’кей. – Она изо всех сил старалась, чтобы ее голос звучал убедительно. – Тебе совершенно нечего бояться.
– Но он пытается сделать тебе больно. Я слышала, как они говорили об этом. Они все так говорят. Даже Вера.
Дженнифер нахмурилась. С какой стати частная сиделка матери ведет разговоры о ней?
– Никто не хочет сделать мне больно, мамочка. Мы с Бумером сейчас в отпуске, ты помнишь об этом?
Не успела мама ответить, как где-то неподалеку раздался голос Веры. Бедная женщина, она, наверное, гадает, как ее подопечная сумела подобраться к телефону. Слабые мамины протесты стихли – это Вера забрала у нее трубку, и ее властный голос раздался у Дженнифер в ухе:
– Прошу прощения, мисс Уэстбрук. Я отлучилась в туалет, а она тут как тут – звонит вам.
– Все в порядке, Вера? Мама, похоже, считает, что у меня какие-то неприятности.
– О да. Все хорошо. Ваша мама расстраивается по пустякам. Ее огорчила эта история с газетой.
Дженнифер с облегчением вздохнула. По мере того как деменция прогрессировала, маме становилось все труднее отличить реальные события от газетной информации. Учитывая то, в каком состоянии пребывает мир, неудивительно, что маму то и дело что-нибудь да волнует.
– Я-то вас хорошо знаю, – продолжала Вера. – Но с тех пор как эта история вышла наружу, о ней непрестанно судачат. Не удивлюсь, если ее огорчило именно это.
– Простите, Вера. Я вас не понимаю. О чем мы говорим?
– Да об этой глупой колонке в «Триб». Забейте. Все, кто вас знает, не сомневаются, что это вранье.
Дженнифер с удивлением посмотрела на телефон, думая, а не помешалась ли заодно с мамой и Вера.
– Конечно, мы все следим за «Списком предсмертных желаний Бумера», – добавила женщина, – и когда тот парень представил дело так, будто вы все выдумали про свою собаку, мы пришли в негодование. Никаких сомнений, мама звонит вам по этому поводу.
Дженнифер изо всех сил пыталась понять смысл сказанного Верой.
Она сделала шаг назад и посмотрела в сторону полутемного бара. Натан, склонившись над столом, жевал бургер, который она ему дала. Дженнифер все еще не понимала смысл происходящего, но почувствовала, что знает, о каком репортере говорит Вера, и, если только она не ошибается, ему известно обо всем абсолютно точно.
– Уверена, вы правы, – сказала она. – Спасибо, Вера. Я позвоню вам утром – узнать, как там мама.
Когда Дженифер подошла к столику, Натан доедал остатки картошки. Он поднял глаза и изможденно улыбнулся ей:
– Все в порядке?
– Все прекрасно, – ответила она. – Пошли, я тебя подвезу.
Он помотал головой:
– Сам дойду.
– Нет, не дойдешь. Ты пьян, а на улице ливень. Кому говорю, пошли.
