Среди тех объектов, реконструкции которых правительство СССР уделяло особое внимание, был и Днепрогэс — жемчужина индустриализации времен первой пятилетки. В 1941 году Красная армия взорвала часть ее плотины, но зато в 1943 году сумела уберечь остатки, когда немцы хотели было ее добить. Советские разведчики перерезали провода, предотвратив детонацию. Сооружение плотины и гидроэлектростанции заново стало задачей номер один только что назначенного первым секретарем Запорожской области Брежнева. Приехав летом 1946 года в Запорожье, он увидел, что Днепрогэс и возведенные вокруг него заводы лежат в руинах. Позднее он вспоминал, какое это произвело на него впечатление: “Трава уже успела прорасти сквозь железо и щебень, издалека доносился вой одичавших собак, а вокруг были одни развалины да висели на ветвях обгоревших деревьев черные вороньи гнезда. Подобное пришлось мне видеть после Гражданской войны, но тогда пугало мертвое молчание заводов, теперь же они и вовсе были повержены в прах”.
Согласно докладу государственной комиссии, в городе не работали ни электростанции, ни водопровод. Разрушены были около 1000 многоквартирных домов, 74 школы, 5 кинотеатров, 2 института и 239 магазинов. Но Москва ждала от Леонида Ильича приведения в порядок не столько города, сколько Днепрогэса и “Запорожстали”. Он выполнил поставленную задачу в рекордные сроки. Гидроэлектростанция дала ток в марте 1947 года, первый стальной лист выпустили в сентябре. В ноябре того же 1947 года в знак поощрения Брежнева перевели в соседнюю Днепропетровскую область — один из главных промышленных регионов Украины. Он покинул Запорожье все еще в развалинах, хотя и с работавшими индустриальными гигантами. По такому сценарию поднимали из руин всю республику — прежде всего промышленность. Народ тем временем страдал и умирал.
В опубликованных в 1978 году воспоминаниях (общим тиражом около 15 миллионов экземпляров) Брежнев рассказывает о тяжелом времени для городов, но ни слова не говорит о селах. А их в 1946–1947 годах поразил голод столь же суровый, как тот, что следовал за коллективизацией. Погибло около миллиона человек. Особенно бедствовал юг Украины, включая Запорожскую и Днепропетровскую области, которыми руководил будущий генсек. Само собой, он хранил молчание об очередном преступлении советской власти против крестьян — ведь и сам занимал высокий пост. Однако другой партийный вождь, начальник Брежнева на то время, не смолчал. В вывезенных тайком за рубеж мемуарах, напечатанных в США в 1970 году и неизвестных его соотечественникам до конца 1980-х, Никита Хрущев не только рисует картину голода, но и показывает, как мало могло сделать руководство республики, чтобы помочь его жертвам. Решения, что становились смертным приговором для сотен тысяч украинцев, по-прежнему принимали только в Москве.
Хрущев вину за новый голод на Украине возложил на Сталина, как и за многое другое, что постигло страну в 1930–1940-е годы, — в этом случае с полным основанием. Летом 1946 года разразилась худшая за полвека засуха, но Кремль упорно требовал от украинских крестьян хлеба, невзирая на неурожай и оставленную войной разруху. В этот раз надо было прокормить не только тех, кто трудился на заводах и стройках, но и союзников в Восточной Европе. Сталин поддерживал новые коммунистические режимы на плаву поставками миллионов тонн зерна. Чтобы предотвратить очередную катастрофу, Хрущев обратился лично к генсеку — просил ввести хлебные карточки для села, такие же, как в городе. Ответа он не получил. Более того, пошли слухи о его украинском национализме — слишком уж ревностно оберегал он жителей республики. Хрущев попал в опалу диктатора и потерял свой партийный пост. Ему оставили только государственное управление. У руля КП(б)У вновь оказался Каганович, главный украинизатор 1920-х годов и один из тех, кто устроил Голодомор в начале 1930-х.
Теперь Каганович добивался укрепления идеологического контроля Москвы над Украиной. Главной жертвой развязанной им охоты на ведьм стал поэт-неоклассик Максим Рыльский, до ноября 1946 года — председатель Союза писателей УССР. Осенью 1947 года пресса разбранила его за украинский национализм. Хотя Сталин вскоре отозвал Кагановича в Москву и Хрущев снова возглавил КП(б)У, нападки на деятелей украинской культуры не прекратились. Травля писателей и художников за “безыдейность”, “буржуазный индивидуализм”, “низкопоклонство перед Западом” развернулась тогда по всему Советскому Союзу. Руководил ею Андрей Жданов, один из главных блюстителей идеологической чистоты. В число жертв кампанейщины попали русский сатирик Михаил Зощенко и украинский Остап Вишня. Авторам было позволено выводить только один конфликт — между хорошим и лучшим. Сатирики попросту лишились работы. Начав с писателей, партийные руководители продолжили искать крамолу среди музыкантов и ученых-историков. На Украине охота на “буржуазных националистов” достигла пика в 1951 году, когда в “Правде” раскритиковали знаменитого поэта Владимира Сосюру за патриотические стихи “Люби Украину”, изданные еще в конце войны. То, что годилось для мобилизации патриотов родного края на борьбу против иностранных оккупантов, стало национализмом теперь, когда Кремль жестко закручивал гайки на территории, что была под оккупацией.
Великая Отечественная война — так окрестили в СССР советско-германскую войну 1941–1945 годов — обеспечила дополнительную легитимность режиму, который выстоял перед вторжением Третьего рейха и отбросил врага. Но война изменила политический ландшафт Союза, дала простым людям такую самостоятельность, какой у них не было со времен Гражданской войны. Москве было нелегко внедрить заново идеологическое единообразие и привести всех к покорности, как до войны, — особенно в такой республике, как Украина. Вооруженная борьба националистов на западе Украины продлилась до середины 1950-х годов. Галичина и Волынь (также Буковина и Закарпатье) оставались много лет фактически на военном положении, а власти не могли проводить там ту же политику, что в других частях УССР.
Украинская повстанческая армия не позволяла новой власти прочно утвердиться в западноукраинской глубинке еще в начале 1950-х годов — когда остальные антисоветские партизаны в Восточной Европе давно уже сложили оружие. Приблизительно в 1947 году командование УПА изменило подход к ведению войны: крупные соединения разбили на отряды численностью не более полусотни, затем на еще меньшие — до десяти человек. Прямых столкновений с мощной армией противника теперь избегали, сохраняя людей для третьей мировой. Противостояние СССР и Запада, казалось, должно было со дня на день перейти в открытую фазу. Но даже мелкие группы боевиков не давали режиму покоя: атаковали партийных и государственных чиновников,
