Сначала они хотят убить их, но потом передумывают, ставят к стене, а сами занимают их кровати с матрасами и одеялами. Ужасающая сцена: не в силах пошевельнуться от истощения, они так и сидят в оцепенении… больше похожие на обретших покой и отдых мусульман.
98
99
Особенно характерна в этом отношении символика ритуального поведения, используемая нацистским режимом. Тот же Клемперер вспоминает: «Вечером я дежурил в ПВО. Комната для дежурных-арийцев находилась чуть дальше того места, где я сидел и читал книгу. Проходя, меня громко окликнула работница, которая верила в могущество Фридерикуса: „Хайль Гитлер!“ На следующее утро она подошла ко мне и с теплотой в голосе сказала: „Простите меня, пожалуйста, за вчерашний „Хайль Гитлер!“ Я так спешила, что перепутала вас с человеком, с которым надо так здороваться“. Никто не был нацистом, но отравлены были все» (Там же. С. 125). А вот как этот нацистский жест исследует Беттельхейм: «Гитлеровский салют представляет собой небольшой пример — иллюстрация того, как трудно, живя в тоталитарном обществе, сохранить свой идеал личной свободы и внутреннюю интеграцию, включая силу оставаться в оппозиции, Когда ситуация вынуждала оппонента системы отдавать гитлеровский салют — поднять правую руку и громко сказать „heil Hitler!“, подтверждая таким образом свою лояльность и восхищение Фюрером (которого он на самом деле ненавидит), — он тотчас чувствовал себя предателем наиболее дорогих ему идей. Единственный способ не чувствовать этого — притвориться перед самим собой, что этот салют ничего не значит, что в той реальности, в которой он находится, он поступает совершенно правильно, не подвергая себя риску быть арестованным гестапо. Однако интеграция индивида зависит от соответствия его действий его убеждениям. Поэтому, чтобы сохранить собственную интеграцию, надо было, отдавая салют, изменить свое мнение, и не считать это приветствие чем-то дурным.
Такое изменение было тем более необходимо, что салют приходилось отдавать по много раз каждый день не только всем официальным лицам, учителям, полицейским, почтальонам и т. д., но и при встрече с близкими друзьями. Даже если оппонент режима думал, что друг чувствует то же самое (в чем, однако, очень редко можно было быть вполне уверенным), другие могли увидеть, что он не отдал гитлеровский салют, и сообщить об этом. И часто так и делали. Можно также, будучи вынужденным к этому необходимостью, действовать иногда вопреки своим убеждениям, и все же сохранять некоторое подобие интеграции посредством мысленных оговорок в отношении таких акций. Но этот обман становится чрезвычайно трудным, когда приходится повторять его постоянно… Отказ от салюта подвергал опасности не только собственную жизнь, но и жизнь другого лица, поскольку о случаях пренебрежения салютом требовалось сообщать властям. Таким образом, ежедневно много раз в день антинацист должен был либо стать мучеником и одновременно подвергать испытанию смелость и убеждения другого лица, либо терять самоуважение» (
100
Психоаналитическое исследование детства Гитлера А. Миллером претендует на радикальную «демифологизацию» сакральной патологии гитлеровского режима. Собственно, проблема формулируется биографом так: где могут быть найдены истоки гитлеровской патологии человеконенавистничества, где могут быть расшифрованы все эти странные и одновременно чудовищные проявления «арийского» безумия? Только в семье, — гласит ответ биографа- психоаналитика. Гитлер-ребенок — возможно ли такое? Только юный Адольф может дать биографическому анализу ключ к расшифровке политического поведения Гитлера-диктатора: жестокая, садистская деспотия отца, покорность и забитость матери создали условия (так и оказавшиеся не снятыми) извращенной системы отождествлений, переносов, травмогенных ситуаций, в которых формировалась психическая жизнь подростка. Вот где надо искать объяснение той «великой злобы», которой жил нацистский вождь (