Время после. Освенцим и ГУЛАГ: мыслить абсолютное зло

Например, Юнгер выводит на историческую сцену Германии 20–30-х годов образ Рабочего, Der Arbeiter, — завершенный гештальт нового опыта мирового господства (надо заметить, что он не имеет прямого отношения к марксистскому классу-гегемону). Всякий раз, как только происходят аномальные, катастрофически быстрые изменения в обществе, спонтанно, будто бы из ничего возникает фигура смысла, на основе которой складывается образ исторического субъекта. Маски его разнообразны, но их не так много. Новый гештальт господства определен той сверхчеловеческой волей, которой желают наделить его «широкие народные массы», чтобы покончить с хаосом и поражением Веймаровской республики. Неопределенное и двусмысленное бюргерство буржуазного человека должно быть замещено новым типом, типом Рабочего-Воина.

До прихода нацистов к власти на экраны Германии в массовом порядке стали выходить фильмы, переполненые образами невероятных по жестокости и бессмысленности преступлений (главные герои экспрессионистского кино — вампиры, безумцы, садисты, тираны). Это фильмы: Ф.-В. Мурнау «Носферату» (1923), Ф. Ланга «Калигари» (1920) и «Доктор Мабузе, игрок» (1921), позднее «Завещание доктора Мабузе» (1932), фильм П. Лени «Музей восковых фигур», включавший в себя рассказы о великих тиранах-убийцах Гаруне аль Рашиде, Иване Грозном, Джеке-потрошителе. Эстетизация будущего немецкого вождя шла с громадным успехом: место для него было выделено, хотя и пустует, но скоро всеми желаемая и наиболее подходящая фигура Господина-монстра займет его (Кракауэр З. Психологическая история немецкого кино. От Калигари до Гитлера. Москва, Искусство, 1977. С. 83–93).

173

Нужно ли приводить статистические выборки по уголовной преступности 90-х (характер, «тяжесть», количество), по демографическим, экологическим, экономическим данным (смертность, безработица, обнищание населения)? Но, думаю, все и так очевидно. Господин-монстр появляется на сломе эпох, он лишь итог того, что произошло и чему объяснения нет, — вот что порождает пандемию страха и отчаяния, но и надежду на лучшее, требует терпения и лояльности: «Сейчас так плохо, потому что дальше будет лучше, намного лучше». Господин-монстр всегда в двух лицах: с одним отрицает Закон, он — Анархист, Актер, Король-Олень; с другим он — строгий, но справедливый Отец, сберегающий свой народ, хранитель духовных традиций и ценностей, и даже Монах, не чуждый аскетическому образу жизни (чье «наслаждение властью» стало государственной тайной).

174

В сущности, Ч. Ломброзо был первым, кто попытался на основе тогда неполных, конечно, статистических данных свести вместе преступление, преступника и вырождение (монструозность), чему как норме последующая уголовная юстиция и психиатрия достаточно долго придерживались (Ломброзо Ч. Преступный человек. Москва, Эксмо-МИДГАРД, СПб, 2005. С. 151–222).

175

Конечно, древние практики шаманизма прекрасно знали этот «сверхчеловеческий» опыт обладания высшей властью и знанием Ср.: «Сибирский шаман иногда объединяет в себе символически оба пола: его костюм украшен женскими символами, а в некоторых случаях шаман пытается имитировать поведение женщин. Но известны примеры шаманизма, в которых двуполость засвидетельствована ритуально, то есть конкретно: шаман ведет себя как женщина, одевается в женскую одежду, иногда даже берет себе мужа. Эта ритуальная двуполость — или бесполость — призвана служить одновременно знаком духовности, общения с богами и духами и источником сакрального могущества. Ибо шаман соединяет в себе два полярно противоположных принципа; а поскольку его собственная персона представляет иерогамию, священный брак между богами, то тем самым он символически восстанавливает единство Неба и Земли, а значит, обеспечивает связь между Богами и людьми. Эта двуполость переживается ритуально и экстатически; она допускается как необходимое условие выхода за пределы профанного существования». (Элиаде М. Мефистофель и андрогин. Москва, Алетейя, Санкт-Петербург, 1998. С. 182–184.)

176