Сразу же затараторил что-то Хвелька, встретивший гостей, потом сунулся в комнату спросить хозяев, можно ли впустить посланца от пациента — богатого пациента, как можно было судить по почтительным ноткам в Хвелькином голосе.
Что же, неожиданные посетители — даже в такой позний час — в доме лекаря не новость. Сколько раз Лёдник среди ночи собирал котомку и отправлялся спасать чью-то грешную душу, не забыв перед выходом помолиться святому Пантелеймону-целителю, своему древнему коллеге, которого укоряли за то, что лечил бесплатно и сбивал другим докторам цену. Пифагор добросовестно отрабатывал свой собачий долг, страстно облаивая двери. А в них вошел коренастый крепкий мужик лет за сорок, тиская в руках мерлушковую шапку, судя по одежде — слуга из богатого дома. Обычный такой мужик, упрямый, хитроватый, не очень гибкого ума, со светлыми невыразительными глазами, которые сейчас смотрели на Балтромея Лёдника настороженно и — невероятно — с насмешкой. Так и мерили пана профессора во весь немалый рост.
— Пан. Лёдник, я от ее мости пани Гелены Агалинской с нижайшей просьбой.
Поклон гостя был достаточно низкий, но с мгновением невежливого промедления, чего иной, быть может, и не заметил бы, но Прантиш, сын дотла обедневшего шляхтича-посконника, привык защищать свою шляхетскую честь и в родном Подневодье, и в Менском иезуитском коллегиуме, и научился примечать наименьшие проявления неуважения.
А Лёдник вел себя тоже странно. Тот, кто хорошо его знает, догадался бы, что доктор потрясен. Он стоял перед гостем с гордо поднятой головой, но на худых щеках горели пятна, а глубокий низкий голос едва заметно дрожал.
— Чем могу помочь ее мости пани Гелене?
Гость еще раз окинул оценивающим взглядом фигуру профессора, будто проверял, как сохранился за зиму летний возок.
— Ее мость вместе с мужем и шурином приехали на поминки по ясновельможному великому гетману князю Радзивиллу, — объяснил мужик. — Пан Агалинский с братом теперь во дворце за поминальным столом. А панич Алесь Агалинский, младший сынок, совсем занемог. А он и так квелый, от рождения. Неизвестно отчего покроется болячками да обмирает. Вот пани и послала меня за тобой. за вами, пан доктор.
И снова едва припрятанная насмешка и неискренний поклон. Доктор задумчиво проговорил:
— Значит, у твоих хозяев родился еще один сын. Надеюсь, роды не повредили здоровью пани. Что же, для меня честь помочь пани Гелене.
— Пани очень просила тебя. вас не медлить. Карета ждет у дома, доктор.
Гость закончил обшаривать глазами профессорский дом и бросил взгляд на пани Саломею, естественно, взгляд сразу стал очень заинтересованным. Прантиш не стерпел, выскочил вперед и толкнул наглеца в грудь.
— Ах ты, хамло! Ты как со шляхтичем разговариваешь? Порублю саблей на солому!
Лицо мужика сразу изменилось и приобрело виновато-заискивающее выражение, слуга проворненько упал на колени, старательно поцеловал руку Вырвича, потом его башмак, начал проситься.
На плечо Прантиша легла тяжелая рука Лёдника, тот проговорил глухо, будто ему было больно.
— Не укоряй этого человека, пан Вырвич. Не так легко кланяться тому, кого целый год лупил плетью. Правда, Базыль?
Невыразительные светлые глаза мужика зыркнули из-подо лба на профессора.
— Что его милость Циприан Агалинский, мой пан, мне приказывал, то я и делал.
Вот оно как! Прантиш встретился взглядом с Саломеей. У той задрожали губы. Что ж, прошлое догоняет даже тех, кто взрывает за собой воздушные замки. До того как попасть в руки Прантиша, известный алхимик Лёдник стал собственностью пана Агалинского, своего кредитора, с которым не сумел расплатиться. О том, что было с Лёдником в имении Агалинских, тот никогда не рассказывал, и вообще этой темы не любил. Но ясно, что настрадался там сегодняшний профессор порядком. Сам пан Циприан Агалинский, продавший Лёдника по дороге на Воложин первому встречному, выбросив из кареты просто в грязную лужу и посоветовав воспитывать его дрыном, симпатий у Прантиша, тогдашнего школяра, не вызвал. Толстенный, злой, красномордый. Состояние тихого отчаяния, в котором тогда находился Лёдник, и шрамы на его теле тоже свидетельствовали о многом. Вот и объяснение. Если в Прантише, несмотря на его молодость, Базыль без колебаний признал высшего, вельможного пана, то доктору и теперь был не против по-свойски посчитать ребра.
Огоньки прыгали в камине, будто зрители в балагане радовались необычному спектаклю, в котором кто-то из героев должен умереть насильственной смертью.
— Иди, Базыль, к карете, жди меня. Я сейчас соберусь, — проговорил Лёдник своим обычным высокомерным тоном и стремительно пошел в каби нет. Прантиш догнал его, задержал за рукав:
— Бутрим, что с тобой? Неужели послушно пойдешь служить тем, кто превратил тебя в раба?
Пифагор прижался рыжим боком к Прантишевой ноге, требуя, чтобы погладили, — нашел время, глупая животинка.
— Там страдает маленький мальчик. — тихо проговорила Саломея. — Все остальное — чепуха.
Лёдник с благодарностью поцеловал жену в щеку.
— Спасибо, дорогая. И еще. Я вам не рассказывал, — голос профессора стал совсем тихий. — Пани Гелена спасла мне жизнь. Если бы не она — навряд ли я дотянул бы до встречи с паном Вырвичем.
