чего ждать, пока паны наговорятся, так что не судьба была Хвельке отведать отвара Саклеты, занятой лекцией виленского профессора. И только мельница молчала. Ее колесо было остановлено волей временного хозяина, и между жерновами мучительно ждали смерти последние недомолотые зерна.
И если бы Прантиш, измученный баснями Американца, случайно не глянул за окно, беду заметили бы только когда стукнет в ворота. Со стороны леса приближались-суетились огни.
Мельник судорожно вздохнул, как жолнер, которому попала под сердце стрела, и он осознал, что умирает.
— Конец. — прошептал Евхим непослушными губами и закрестился, зашептал молитву. Его дочь просто смотрела на огоньки большими безна дежными глазами, и Прантишу казалось в полумраке, что нарост на ее щеке шевелится, как живая пиявка. Огни приближались, послышались отдаленные выкрики. Во дворе, наконец, залаяла собака.
— Что это за гицли? — сурово спросил Агалинский, всматриваясь в темноту. — Разбойники?
— Часть лесных, часть из деревни. — пробормотал мельник. — Грозились несколько дней — если мор в деревне не кончится — Саклету убить. А нам куда деваться — не спрячешься, выследят. А доченька только травами лечила.
— Что за мор? — строго уточнил Лёдник.
— Почесун, ваша мость.
Нападающих, судя по факелам, собралось десятка два. А когда Прантиш, кое о чем догадавшись, бросился к другому окну, оказалось, что и с той стороны приближается дюжина.
Теперь стало понятным и отсутствие посетителей на мельнице, и то, что разбежались все мельниковы помощники.
— Да я сейчас этих бунтовщиков, как очерет, положу! — бушевал Американец. — Нас шестеро, если слуг посчитать, пороху хватает — сейчас я им учиню бунт! Евхим, кличь кучера! Оружие доставай какое есть! Перестреляю гадов!
Агалинский с саблей в одной руке, с пистолетом в другой бросился во двор, за ним в осеннюю звездную ночь — звезды почти гроздьями свисали, — вылетели Прантиш и Лёдник. Профессор удержал Агалинского, который был готов уже стрелять во все, что двигается:
— Ваша мость, это не просто холопы, что разбегутся от выстрела. Это люди, испуганные до такой степени, что перестали бояться смерти. Они во оружены вилами и косами, против них наши сабли — что лучины. Позвольте, я сначала с ними переговорю. Мне приходилось во время эпидемий встре чаться с толпами охотников на ведьм.
Пан Гервасий брезгливо стряхнул с себя руку доктора, будто это был мерзкий паук.
— Без твоего совета обойдусь, трус!
— Это не совет, ваша мость. Это единственный разумный выход, — резко заявил Лёдник и, не ожидая от собеседника гневного взрыва, вышел за ворота и крикнул назад:
— Запирайтесь и не высовывайтесь! Не стрелять, пока не дам сигнала!
Бубнел испуганные молитвы Хвелька, ему помогал мельник. Прантиш припал к щели между досками, целясь из ружья в пришельцев: доктор стоял, скрестив руки на груди, обманчиво спокойный. Люди с факелами, вооруженные кто чем, остановились перед ним. Впереди был худой высокий мужик с запавшими светлыми глазами, горевшими фанатичным огнем.
— Отдайте нам ведьмарку!
— Вы знаете, что нападаете на самого пана Гервасия Агалинского, который остановился в этом доме? — спокойно спросил Лёдник, и Агалинский подтвердил свое присутствие градом изощренных проклятий, среди оных самым пристойным было «дети чесоточной суки».
— Против ясновельможного пана мы ничего не сделаем, — высокий мужик, будто подтверждая слова, стукнул о землю своими вилами, что смеш ным образом походило на стук жезла мажордома о паркет, как сигнал начинать бал. — Но мы не хотим, чтобы ваши мости ту ведьмарку увезли и наши люди от ее сглазов зачахли! А приговор мы выполним!
Толпа за его спиной завыла. Несколько человек, как и предводитель, очевидно отличались от обычных изнуренных холопов — вместо сермяг вывернутые шерстью наверх тулупы, за поясами — сабли. Лесные люди. С этими договориться тяжело.
— Почему вы решили, что Саклета виновата в эпидемии?
— А кто еще? — выкрикнул один из мужиков, вооруженный обычным топориком. — Она колдовством с детства живет! Сам видел, как черного кота под колесо мельницы кидала! А когда дала снадобья моей жене, так та через неделю пятнами красными пошла. А потом и я, и вся деревня!
Мужик ткнул пальцем себе в лицо, где действительно красовалось расцарапанное до крови пятно.
— Хочет, чтобы все были такими же страхолюдными, как сама. Пан видел, что к ее лицу красный змей присосался? Все знают — Евхим ее мать беременную взял, от Водяного она! Она ведьма!
— Жернов на шею — и утопить! — заревели пришельцы.
— Подождите, судари! — доктор поднял руку, и крики стихли. — Я — доктор. Дайте мне время, и я вылечу всех.
— А она снова на нас хворь нашлет! — выкрикнул кто-то.
— Если я уберу с ее лица «красного змея», вы поверите, что Саклета — не ведьма? Она же, наверное, в церковь ходит, причастие берет.
