хвастать ими. А здесь. Балаган какой-то! Как те покаяния с бичеванием, что устраивал Радзивилл Пане Коханку в виленских храмах.
Час, второй. Литургия давно окончилась. Люди, у которых нашлись неотложные дела, разошлись по домам. Поветрие поветрием, а есть, пить да удовлетворять иные надобности грешного тела необходимо. Но зевак хватало. Тем более, многие уходили и возвращались, чтобы досмотреть пред ставление. Свалится или не свалится, выдержит или нет, что попросит, когда достоится?
Кто-то вслух считал количество отчитанных грешником молитв.
Три часа. Четыре.
Последние молитвы Лёдник прочитал, низко опустив голову, совсем глухо.
Одобрительный шум разнесся по собору. Профессор шевельнулся, штыри, что пронзали его ладони, сразу спрятались. Прантиш устремился поддержать Лёдника, но тот не дался, аккуратно стряхнул с рук кровь и пошел, хоть и медленно, к алтарю, где его уже ждал предупрежденный настоятель. Теперь Прантиш смог рассмотреть эту таинственную личность: седые, коротко стриженые волосы, властное, все еще красивое лицо, резкие морщины от уголков прямого носа к узким губам, упрямый подбородок. А глаза — темные, ироничные, пронзительные. В Лёдника они вглядывались как-то особенно.
Бутрим преклонил колени перед настоятелем:
— Ваша экселенция, во имя молитв святого Фомы, прошу, чтобы вы разрешили мне и моим друзьям выехать из города и продолжить дальше свой путь.
Приор улыбнулся, взмахом руки отослал подальше любопытных и склонился над просителем.
— Господь всегда слышит молитвы тех, кто искренне раскаивается. Вот он и привел тебя ко мне, Балтромеус. Ты же понимаешь, дорогой мой, что на самом деле очутился здесь не ради этой твоей просьбы, а потому, что хотел вернуться ко мне. Разве не так?
Голос приора звучал мягко и так убедительно, что возражать было невозможно. Но Лёдник глухо повторил:
— Прошу позволить нам выехать из города, ваша экселенция.
— Покажи мне свои руки, Балтромеус, — попросил приор. Лёдник неохотно протянул окровавленные ладони. Отец Габриэлюс взял их в свои руки, склонился над ними, будто молча помолился, — Прантиш всем существом почувствовал какую-то нездешнюю силу, от которой во рту остался привкус меди и на коже поднялись волоски, будто кто-то провел по ней перышком. Приор выпрямился, утомленный, словно долго и тяжело работал, на губах играла победная улыбка. Лёдник покрутил ладонями перед глазами: раны затянулись, точно бы прошло несколько лет, остались только розовые сморщенные рубцы. Сжал пальцы, разжал. Вырвича едва не стошнило от мистического ужаса. Где-то за спиной взвизгнула Полонея. Ее визг утонул в восхищенных криках. Теперь было понятно, почему весь город слушается настоятеля. Неужели он действительно святой?..
— Что скажешь, Балтромеус? — с ласковой улыбкой спросил настоятель. Лёдник посмотрел на свою ладонь и спокойно ответил:
— Впечатляет.
— Ты тоже так можешь, — отец Габриэлюс говорил доверчиво и одновременно властно. — Ты напрасно испугался своей силы, ушел в самом начале, так сказать, из прихожей, которая показалась тебе замусоренной. Стоило пройти дальше, ты попал бы в роскошные покои. Ты даже не представляешь, от чего отказался.
Лёдник, бледный как призрак, слушал, упрямо сжав губы и не поднимал глаз. Приор положил ему руку на плечо:
— Ну, хорошо, пойдем, Балтромеус. Ты потерял много крови, я дам тебе лекарства.
Бутрим, все так же опустив глаза, покорно встал и двинулся за приором. Даже не оглянулся на своих спутников.
Люди расходились, возвышенно-потрясенные. Ошеломленный Прантиш подавленно сжимал в кармане ненужную банку с целительной мазью, при готовленную профессором.
Когда они проходили около возвышения с распятием, снова обнесенного цепью, Прантиш заметил, что последние капли крови уже стерты с камня любителями реликвий.
От любопытных, что цеплялись с расспросами, удалось спрятаться только в доме пана Вайды. Пан Гервасий наконец дал волю потрясению и начал выспрашивать томашовского доктора, что тот думает о чуде исцеления, свидетелями которого они стали в соборе. Но пан Вайда только отмахивался и ссылался на волю Божью. Но Прантиш видел, что в святость отца Габриэлюса пан Вайда особенно не верит.
Что же это тогда, колдовство? И почему приор говорил Лёднику, что тот может так же?
Зато пан Вайда заверил гостей, что путь из города для них открыт. Панна Полонея сразу же начала собираться, складывать накупленное, а чего не хватало — просить у пани Вайды.
А Вырвич заметил, что платок, которым вытирала лицо Лёднику, панна брезгливо выбросила через окно.
Лёдник вернулся поздно. Нормальные люди, это значит фрау Вайда, дети, прислуга — уже спали. Вырвич бросился с расспросами.
Но доктор даже головы не повернул, молча зашел в отведенную ему комнату, упал спиною на кровать, положив вылеченные руки под голову, и сосредоточенно вперился в потолок.
Потолок был как потолок — дубовые балки, прикопченные свечами. Но ясно, что Лёдник видел совсем не этот неинтересный материальный предмет.
