Две спутницы наблюдали, а Мигель подошел к женщине, прикрыл ей глаза ладонями и горячо выдохнул ей в уста.
Сарита посмотрела на Мигеля. Он был очень воодушевлен. Его работа обрела второе дыхание. Его слова несли послание, заслуживавшее, чтобы его услышали. Его существование несло необходимое нарушение равновесия. Она вздохнула, думая о том, чем же закончится это приключение. Воспоминание, в котором они находились сейчас, было одним из последних. Он совершит еще одно путешествие по местам силы в Теотиуакан, и потом его отважное сердце откажет. Что ей делать сейчас? Что она может сделать, чтобы помочь ему противостоять смерти? Она собрала столько воспоминаний, столько разных его частей – как ей и было велено. Что же теперь?
Она повернулась к Лале, стоявшей перед зеркалами со странным выражением лица, как будто она увидела отражение, которого не было. Вид у нее был испуганный, на красивом лице – такое лицо было когда-то у Сариты – блестели слезы. Да, может быть, давным-давно, в дни пылкой юности, она выглядела как Лала. Ей стало легче, когда она подумала, что сейчас никакого сходства не осталось. Она и эта женщина – не одно и то же. Отчаянный голос в разуме, вечно норовящий поселиться в чужих умах, – это не она. Она не тиран и не гарпия. Она не может контролировать сына, как будто он все еще дитя малое. Он сам принимает решения и берет на себя ответственность за их последствия. Может быть, он и во сне помнит ее как воплощение тепла и доброты и чтит как учителя, но даже самым убедительным из ее слов сейчас не достучаться до него. Ей нужно отказаться от своих иллюзий и покончить с этим.
–
Лала поколебалась, подыскивая для ответа какую-нибудь насмешку. Она же с самого начала говорила, что вся эта затея – лишь глупая трата времени, старушенции надо это напомнить, правда момент неподходящий. «Не сейчас, – предостерегла она саму себя. – Не здесь». Вот когда придет хорошенько в себя, тогда уж она скажет все, что думает про это. Смахивая проклятые слезы, она кивнула и вслед за своей спутницей вышла из зала.
Задержусь здесь еще немного, вдыхая атмосферу этого места и слушая забытые разговоры. Я любил такие занятия и до сих пор чувствую жар от тогдашнего огня вдохновения. Моя новая программа, которую я назвал «Видение тольтеков», привлекла новые поколения учеников, она поощряла их начать путь обратно к здравому смыслу. Я смотрю в глаза моим ученикам, вижу, как страстно они хотят учиться, и это напоминает мне, какая сила была в тех ежемесячных семинарах, как важны они были. Благодаря им я смог опробовать новые способы обучения, которые помогли ученикам по-настоящему изменить жизнь. Конечно, им хотелось знаний. Ум так устроен, что ему необходимо поглощать новую информацию, которой он потом непременно должен поделиться с другими. В знаниях, которые я давал им, не было ничего нового, но они позволяли посмотреть на все свежим взглядом. Они побуждали к особому виду самосозерцания, бросавшему им вызов, и указывали путь к такой свободе, о которой и помыслить было невозможно. Я хотел, чтобы каждый ученик оценил, какими возможностями наделен его ум. Я хотел, чтобы каждый понял, что он герой, выполняющий миссию спасения человека.
Воодушевление учеников на этом семинаре усиливалось с каждым новым прозрением. Не обошлось, разумеется, и без других эмоциональных последствий. Когда нарушается равновесие ума, появляются возможности для изменений, но зачастую малейшему такому нарушению противятся даже те, кто настаивал, что жаждет его. Преобразование личности происходит в результате серьезных сдвигов в восприятии и реагировании. Этот процесс может быть неприятным, поскольку ум не хочет замечать себя, брать на себя ответственность за свои истории и меняться. Когда ум активно сопротивляется, эмоциональному телу приходится расплачиваться за это.
Как я уже говорил, если кто-то из учеников не мог пойти за пределы страха и гнева, порождаемых серьезными изменениями, вполне разумным выходом было позволить им найти иной путь к осознанности. Нельзя было допустить, чтобы они использовали Мигеля против самих себя. Я тоже ощущал эмоциональные последствия, когда отпускал их, но таким ученикам необходимо было учиться больше верить в себя – и меньше в меня. Я доверял жизни и всех их поощрял к тому же. Уважая других, мы позволяем им иметь те видения, которые нужны им. Если мы любим других, то не противимся их выбору – не важно, понятен он нам или нет.
Эмма покинула мое видение до того, как начались эти новые семинары. Она решила отбросить последний костыль и продолжить свой путь без меня. Она хороший воин: может в одиночку принять вызов, отважиться на новые видения и рискнуть пуститься в неизвестное. Может быть, она чувствовала, что осталась одна, но между нами всегда была сильная связь. Я отпустил ее и стал ждать – так же я поступил в отношениях с Дхарой, так же поступаю и буду поступать в отношениях с сыновьями.
Как ни больно было отпускать Эмму на физическом уровне, я совершил этот выбор из уважения и желания быть великодушным. Я вполне понимал, что мы можем никогда больше не увидеться. При мысли об этом мне становилось не по себе. Но мог ли я подарить ей что-нибудь ценнее свободы? Никто не может стать мастером, не практикуя, не ведя одинокую войну с голосом знаний и не побеждая. Я ожидал, что, если ей станет слишком трудно воевать, она придет ко мне. Я всегда с радостью принял бы ее обратно в свое видение, в свои объятия. Она, как и прежде, оставалась в моем сердце.
Как всегда, все должна была решить любовь. Даже сейчас сердце мое наполнено. Мое тело борется, пытаясь не потерять связь с силами жизни, и откликается на каждый мысленный образ, на все тончайшие душевные движения, исходящие от памяти. Жизнь дает мне все средства для этой борьбы. Каждый человек в моей жизни сейчас – союзник моего разума. Все, чему я научился, все, что испытал, помогает мне выжить. Задействовано все, что живет,
