На миг в его сердце шевельнулась почти физическая боль и нестерпимая жалость, но он отогнал их. Понимание между ним и той, что была рядом, благодарность за возвращенный мир, где все было в нем и он был всем, благодарность за жертву как будто смелu прошлое. Они были сильнее.
У него будет самая лучшая и самая красивая в мире жена.
– Я, наверное, очень плохая…
– Почему? – спросил он.
– Так не делают, так нельзя… я знаю. Но ты все же обними меня.
– Я хотел сказать тебе то же самое… Но я тоже думал, что так нельзя.
Их улыбки были рядом.
…Опершись на локоть, она смотрела на него.
Не по возрасту мощные плечи, широкая, как у греческих статуй, гладкая грудь. Безупречная форма откинутой головы.
Он тоже смотрел. Руки нежные и тонкие. Волосы искрятся. Глаза во тьме большие-большие.
Гелена перебирала пряди его волос.
– 'В багрянопером шлеме и крылатом…'
– Ты помнишь? – спросила она.
– Конечно.
– А тебя я вначале и не видела. Сидит кто-то рядом со старым паном. И вдруг крик. Бог ты мой, какой! Стыдно стало, что кто-то так верит. Я забылась и глянула… Вежа почему то потом ничего мне не сказал.
– Еще бы, – улыбнулся Алесь. – Я даже не заметил тогда, что этот семинарист, автор, подвел к Могилеву… море.
– Нет, не то… Я взглянула и увидела хлопчика – я и сама была дитя. А потом ты пришел и сказал, что чудеса должны всегда сбываться. А я улыбалась, а потом перестала улыбаться.
Он поцеловал ее руки.
– Я очень жалел тебя. И эта жалость была как любовь. И еще было что-то более высокое. Я от него и теперь не могу избавиться… Не верю, что ты здесь, что моя… Это как самое большое чудо.
– Глупенький, я самая обычная.
– Не верю. Мне и теперь кажется, будто ты пришла ко мне, а потом запылает заря и ты поднимешься туда.
– Так и будет. Только не туда, а в дебри. Где даже в полдень тень.
– Что такое? – недоуменно спросил он.
– Потом… И вот ты пришел… Я поняла это как предначертание судьбы.
Улыбнулась.
– Для других довольно банальная история – бывший пан и его бывшая актриса. Но ты никогда не был паном. Ни одной минуты. Послушай, – продолжала она, и он не заметил за ее внешне спокойным тоном чего-то глубоко скрытого. – Ты чудесно читаешь. Помнишь, ты читал нам однажды, когда мы попросили, английские стихи? Лучшее из того, что я когда-нибудь слышала.
– А, помню… 'Эннабел Ли' Эдгара По.
И северный ветер дохнул и отнял
У меня Эннабел Ли.
Но ангелы неба и духи земли
До конца не могли, не могли
Оторвать мою душу и разлучить
С душой Эннабел Ли.
Он обнимал ее, а где-то за окном тянулась к звездам вампир-трава.
В могиле, где край земли,
Там, у моря, где край земли.
– Спасибо тебе, – странным голосом сказала она.
Она почти успокоилась. Она все же услышала от него слова любви, хотя и обращенные к другой.
…В этом голосе был легкий акцент, с которым говорят в Драговичах. Акцент, который рождал мягкую жалость, стремление защитить ее.
…Алесь лежал на спине, чувствуя, что какая-то неведомая сила вот-вот, вот сейчас поднимет его, и он, не шелохнувшись, так и поплывет над кронами деревьев, над кручами Днепра. И вдруг что-то толкнуло его, словно оборвав полет.
– Почему ты говорила о дебрях, где даже в полдень тень?
Она почувствовала: пришло время, больше молчать было нельзя. С каждой минутой они все больше привязывались друг к другу. Особенно он.
– Ты не должен. Не должен.
– Я хочу, я люблю тебя.
– Не меня, – сказала она. – Тебе нужна другая. Ты любишь ее. Ты еще не понимаешь этого, но ты любишь ее.
– Нет, – возразил он. – Нет.
– Да, – сказала она. – Эта ненависть – просто ваша молодость. Неуравновешенность.
– Так как же тогда?!
– Ты хочешь спросить – зачем? – Она горько рассмеялась. – Тебе нужны были вера и сила… Большое мужество и уверенность. Твердость. Мальчик мой дорогой, – она гладила его волосы, – ты дай мне слово… Тебе не надо больше никогда быть со мной.
– И ты могла?…
– Бог мой. Это так мало.
– А изуродованная жизнь?
– Я не собираясь ее предлагать кому-нибудь еще… И потом – кто мне ее дал?
Он поверил: переубедить ее нельзя.
– Будь мужчиной, – тихо сказала она. – Рядом или далеко – я всегда буду помнить тебя. Если тебе будет тяжело, как теперь, и никого не будет рядом, я приду. Я даю тебе слово, первый мой и последний.
Он сел, опираясь на одну руку, и начал смотреть в ночь за окном. Он молчал, хотя ему было плохо. Но он стал иным за эти несколько часов. Он теперь ни за что не согласился бы страдать на виду у других. Он понял, что никогда в жизни уже не заплачет, только при невозвратимой потере, которая есть смерть.
Алесь смотрел в ночной парк, где замирали последние соловьи.
Была боль, и было мужественное примирение. Все равно звезды стали звездами, мир миром, а человек человеком.
VI
На Днепре стоял мощный паводок. Выше Суходола великая река разлилась на двенадцать верст. Солнце играло в ней, и рядом с этим могучим сиянием казалось мизерным поблескиванье монастырских куполов на том берегу.
На вспаханных огородах земля была черная, лоснящаяся на отвалах, и ослепительно белые яблони красовались, как невесты. Вот-вот должна была зацвести сирень.
Золотыми подкрыльями трепетали на коньках крыш и возле скворечен прошлогодние скворцы. Это была их первая настоящая весна.
И городок, и деревни вокруг, если посмотреть с высокой крыши, казались букетами снежных цветов.
И лишь опытный глаз видел серый цвет в этом белом разливе. Потому что это была цветень.
Грязновато-белая от тычинок цветень яблоневых садов.
На разливе, среди могучих дубов, что стояли по пояс в воде, приткнулись друг к другу несколько челнов. На вершине одного из дубов шевелился головастый Левон Кахно.
Его старшие братья – широколицый добродушный Петрок, белый до седины Иван, тонкий и ловкий, как вьюн, Цыпрук и ворчливый увалень Макар – сидели в одном из челнов. Разные и подобные: большие глаза, носы с легкой горбинкой, розовые губы. Другой челн – другие люди. На руле сидел Цыпрук Лопата из Озерища, глава большого рода. Огромный, как медведь, хмурый, глазки маленькие, сонные. В его челне, посреди мокрых сетей и рыбы, на ядовито-зеленом от воды сене сидели три сына – смотрели на отца, ожидая указаний.
Старший, Юлиан, держал на коленях, как отец весло, кремневое ружье с граненым стволом и темным пудовым прикладом. По прикладу вилась врезанная в древесину и расплющенная молотком медная проволока. Для красоты… Широкоскулое лицо Юлиана с очень широким, но красивым ртом и сильными челюстями было бледно.
Перед ним сидел второй сын, Автух. В чистенькой белой рубашке. На ней кожух без рукавов, овчиной кверху. Белые длинные волосы спутались, падают прядями чуть не до плеч и прикрывают лоб. От этого за версту несет буйной неторопливой силой. Выпуклая, как бочонок, грудь, толстые руки. А лицо худое, хотя и широконосое, и все в мускулах у челюстей, рта и щек.
На носу челна лежал, опершись локтями на влажную сеть, младший из Лопат – Янук. Волосы тоже спутанные, рот тоже
