– Я сказал, что больны. За нею следят. Бежать хотела, – захлебывался Халява.
– Еще что? – сурово спросил Алесь.
– Так, ерунда, панич. За это время некоторые даже не послали спросить, что с вами… Старый пан посмеивается. Говорит: 'Б- бай-кот', – вот как. Вся западная часть округи – Таркайлы, да Браниборские, да другие… Старый Ходанский кричал: 'Подыхает старое гнездо! Чего ждете, младшие?! Скоро и Веже подыхать! Гоните его, пока то дело, из комитета и отовсюду. Красное из этих 'красных' пустить надо!' Хорошо, что в собрании большинство младших восстало против них. Пана Кастуся Кроера Юлиан Раткевич за двери выкинул. Дуэля была… до первой крови.
– Убили кого? – спросил Алесь.
– Царапины у обоих.
– Ну, бойкот – это чепуха, – торопился Алесь.- Еще что?
– 'Ку-га' сделала облаву на Черного Войну.
– Убили?
– Выскользнул… А потом пришло письмо с угрозой от 'Ку-ги' Юлиану Раткевичу.
– За что?
– А дьявол его знает… – Кирдун вдруг остановился. – Паничику, секрет.
Что-то такое было в его голосе, что Алесь тоже остановился.
– Думаю, Кроер со злости прислал… со злости на Юлиана… Только молчите…
– Не шути, – сурово сказал Алесь. – Почему думаешь?
– А кому Юлиан когда шкодил?… И потом… Помните, Таркайло говорил, что люди 'Ку-ги' остановили его лакея, Петра, и дали предупреждение?
– Ну?
– Петро ничего не знает, – шепотом сказал Кирдун. – Я как бы случайно заговорил с ним. Никто его не останавливал. Ничего он, Петр, не передавал.
Алесь остолбенел.
– Таркайлы?
– Они, пане Алесь, – просто сказал Кирдун.
Алесь пошел, почти побежал по газону. Белая простыня развевалась в воздухе.
– Насчет Кроера и думать перестань. Доказательств нет, хотя и похоже на него. А Таркайлы – похоже, ты прав.
Румянец залил его щеки, глаза блестели.
– Готовься, Халимон. Мы им тут теперь дубов наломаем.
…Старый Вежа еще издали услышал гомон и понял: обошлось.
И все же он привычно сдержался и не проявил своих чувств. Углубился в книгу, а потом бросил на Алеся такой взгляд, словно ничего и не случилось, словно только час назад они расстались.
– Что это крик и шум велик и речи мнозие во всех боярех?
Алесь рассказал.
– Ну, и что думаешь делать?
– Украду.
– Ты, братец, прежде чем красть, хоть оденься. Как ты женихаться поедешь таким Христом? Тут тебе не Палестина и не Эммаус. – И улыбнулся: – Ей-богу, выздоровел. Вишь ты, как сразу к деятельности его потянуло. Идешь на женитьбу, как на слом головы… Ну, это всюду так. А еще что?
– Таркайла надо проучить.
– Как? – спросил дед.
– Дуэль.
– С ним? Во-первых, это уже не дуэль, а триэль. Их ведь двое. А во-вторых, не пойдет он с тобой драться. Он торговец, хотя и дворянин.
– Надо, чтоб Исленьев знал.
– Зачем? И так ему с нами хлопотно. Русские люди близко к сердцу принимают чужие беды. А ему их хватило и своих, еще со времен мятежа… В дело с Таркайлом деда не втягивай. – Подумал. Затем сказал: – На Таркайла нельзя смотреть как на равного. Прикажи, чтоб запрягли лошадей.
…Впервые за последнее время дед переодевался в парадную одежду. Сидел рядом с внуком, величественный и строгий. Молчал всю дорогу до дома Таркайлов. Когда пролетка остановилась, сказал Алесю:
– Жди меня здесь.
Пошел в дом. На пороге его попыталась было задержать Сабина:
– Брата дома нет. Только панский брат.
– Он мне и нужен.
И прошел мимо нее.
Тодар Таркайло увидел и растерялся. По испугу в глазах Вежа убедился – он.
– Как дела пана?
– Какие? – спросил Таркайло.
– Пан знает, какие. Не мне их ему напоминать.
– Я, простите, не понимаю…
– Напрасно. А монастырь пан Тодар помнит?
– Ей-богу, нет…
– Хватит, – бросил Вежа, – не будем тратить время. И ты знаешь все, и я. Не мне это все уточнять, не мне, конечно, на тебя доносить. Но предупреждаю, Тодар, чтоб знал, на кого поднимаешь руку. Мальчик мой Алесь… Обижать его и царю не позволю, а тебе и подавно.
– Вы забываетесь…
– Я – нет. А вот ты забылся. Ты никогда не думал, почему твои векселя Платон Рылов из Ветки к взысканию не подает?… А зря. Подумай. Векселя те у меня. Не хотел я позора человеку одной земли, дворянину. Тебе следует прийти, – к кому уж сам знаешь, – и просить разрешения tirer mon epingle du jeu [157].
– Я не понимаю.
– Брось. Брось, говорю. Все понимаешь. С твоим умом не в политику лезть, а в горохе сидеть. И другим скажи, Вежа их тоже знает. И не помилует. А поэтому, если еще кто-то в загорской округе хотя бы раз 'кугакнет', я тебя нищим пущу.
Помолчал.
– И это еще не все. На месте монастыря – пепел. Будет он и на месте ваших домов, сколько бы их ни было. Терпел я. Напрасно терпел. Больше не буду. На том прощай…
…Кони бежали ровно. Старик молчал. И только у поворота на Вежу вдруг начал говорить, словно сам себе:
– Лессинг говорил, что всегда надо выбирать левую руку, или стремления, а не правую, или доброту… Вот ты и руководствовался б этим… Да разве вас убедишь хоть какой мудростью!
И совсем нелогично рассердился:
– А ты мямля. Разве у нас такие были? Я б сейчас на разведку поехал, pour preparer et sonder le terrain, et pour present pas le caractere peu satisfaisant de la premiere [158].
Сжал трость.
– Я б дочь Раубича живой увез. Обвенчался б. Церковь моя. В Милом. Этого вонючего племени ближе чем на семь верст не терплю, но на такой случай ничего…
XI
Синий, мягкий день лежал над лугами. Солнце уже клонилось к западу. Небольшой лесной островок над спокойной и по- осеннему густо-синей Равекой издали казался безлюдным и тихим. Пожелтевшие березы стояли над рекой, горели добрым и нежарким огнем, осыпали временами на траву редкие угольки листьев.
Через Равеку, разрывая конской грудью кувшинки, ехал вброд всадник. Прямо к лесному островку. На опушку оглянулся и исчез среди деревьев.
Островок был полон людей. Привязав к кустам коней, они ждали.
– Что слышно, Кондрат?
Кокут приблизился к Алесю, соскочил с коня.
– Пан Ярош беседует со старым Ходанским. Закрылись с час тому назад, и не чувствуется, чтоб скоро закончили. Тэкля, пользуясь случаем, собирает кое-что из вещей паненки.
– Что просила передать?
