Суровые лица друзей были у стен и вокруг. И среди них, рядом с ним, стояла она, готовая на все.
– Господи боже наш, славой и гонором венчай-я, – донеслось до него.
Ковшик с вином у губ. И вот ее рука в его руке. Неизвестно откуда возникла вдруг радость. Лишь одно прикосновение рука возвратило ее – и теперь уже навсегда… навсегда… навсегда…
Он повторял это слово, как клятву.
Окружили друзья. Пошли в окружении их к ступенькам на хоры. Поднялись почти до половины винтовой лестницы, когда снизу, от двери, долетел сильный и гулкий, как в бочку, звук – ударили чем-то тяжелым.
…С высоты галереи они увидели испятнанный факелами луг и всадников. Человек пятьдесят.
У самой двери в церковь стоял удивительно маленький Франс Раубич. Немного дальше, возле коней, стояли молодой и старый Ходанские. Еще дальше – Раубичева шляхта, Браниборский, еще и еще люди, Мнишек.
– Открой, – сказал побледневший Франс.
– Что тебе нужно, Франс? – спросил Алесь.
– Вор, – сдавленным голосом сказал Франс.
Возможно, он и не сказал бы этого, если б не жег стыд перед Ходанскими.
– Вор теперь ты, – спокойно ответил Алесь. – Здесь нет теперь Майки Раубич. Здесь есть моя жена перед богом и людьми – Михалина Загорская… Я советую тебе лучше ехать домой, Франс. Мы можем встретиться потом, если хочешь.
Франс развел руками.
– Видимо, хватит, – сказал он. – Давайте бревна, люди.
– Не делай того, о чем пожалеешь, – предупредил его Алесь. – Я люблю тебя, брат. Ты действительно теперь мой брат. Не я начал распрю. Я всегда хотел, чтоб был мир. Нам опостылело, что из-за глупой ссоры гибнут наши лучшие годы. И потому я вынужден был пойти на этот шаг, хотя я очень сожалею, Франс, и прошу твоего прощения.
Раубич, казалось, не знал, что ответить.
– Вишь, запел, – вмешался Илья Ходанский.
– Я не трус, Франс, ты знаешь. Я просто хочу мира. Не обижай своей сестры, а моей жены.
– Хватит, Франс, – сказал старый Ходанский. – Ты можешь идти. За оскорбление отплатим мы.
– Как? – спросил Франс.
– Она станет вдовой Загорского, не успев стать его женой.
Алесь мрачно бросил:
– Я не хочу твоей крови, Франс. И ты запомни: что б ни случилось, я никогда не стану стрелять в тебя. Мне дорога моя жена.
– А если выстрелю я? – спросил Франс.
Алесь пожал плечами.
– Не унижайся! – рявкнул вдруг Мстислав.
– Я не унижаюсь, ты видишь.
– Мы ему не дадим расстреливать тебя, – побагровел Павлюк. – Я буду стрелять. Слышишь, я?!
– Слышишь, Франс? – спросил Алесь. – Возможно, они. Но не я.
– Открой, – сказал Раубич, – не позорь нас.
– Я не могу этого сделать, – спокойно сказал Алесь. – Я не верю вон тем. Я склонил на это дело друзей и отвечаю за их жизнь и безопасность.
Франс отошел от двери. Ему что-то горячо говорил Илья Ходанский. Раубич обхватил голову руками. Ходанский продолжал, Франс кивал головой. Потом глубоко вздохнул и окинул взглядом церковь.
– Франс, – снова сказал Алесь, – одумайся, пока не поздно.
Вместо ответа раздался выстрел. Стрелял кто-то из дворян, окружавших старого Ходанского. Осыпалась штукатурка над головой Алеся.
В ответ галерея залопотала негромкими выстрелами.
– Люди! Люди! Одумайтесь! – кричал Алесь. – Что вы делаете? Люди!
Замолотило свинцовыми бобами по свинцовой черепице над головой.
Мстислав сунул в руки Алеся ружье.
– Бей! Бей и не кричи! Они это не так поймут!
И тогда Загорский, захлебываясь гневом и отчаянием, припал к прикладу.
Ружье было новое, пистонное. Оно неожиданно удобно легло к плечу. Алесь увидел на конце ствола голову Ильи Ходанского и нажал на курок.
Илья схватился за голову и медленно завалился назад, на руки друзей.
– Неужели убил?
– Ну и черт с ним, если и убил, – прохрипел справа арап.
– Не убил! – вдруг почти радостно крикнул Андрей Когут. – Нет! Видишь, встает. Видать, только оглушил.
'Ра-та-та! – сыпануло по черепице – Ра-та-та!'
– Вишь ты, – сказал Кондрат – Этак запросто и убить могут.
Выстрелы с галереи постепенно словно опоясывали церковь.
Янка Клейна, первый из раненых, сидел на каменных плитах пола и, ругаясь, накладывал корпию на простреленный мускул предплечья.
Мстислав присматривался, что происходит внизу.
– Гляди, – сказал он. – Вот негодники.
Люди внизу устанавливали две пушки. Парадные. С Раубичева крыльца.
Алесь почувствовал холодок в позвоночнике. Холод прокатился куда-то вниз и исчез в ногах.
– Эта, если и не прицеливаясь, в голову поцелит, – сказал Кирдун, – то, наверно, дырка будет с дворец пана Вежи.
Воцарилось молчание. Старый Кондратий медленно перекрестился.
– Пушки, – сказал один из полесовщиков.
Кондрат Когут обвел всех глазами.
– Мы народ серьезный, – сказал он, – шутить не любим.
Со свистом хлестанула по балюстраде и крыше картечь.
– Хватит шутить, хлопцы, – сказа Мстислав. – Бейте по пушкам, иначе живыми не выйдем.
Алесь высунул голову. Илья Ходнский подносил пучок ярко горящей пакли к запальнику. На голове у Ильи белела повязка.
И вдруг что-то случилось. Чья-то рука выхватила фитиль из рук графа.
– Стойте, хлопцы, – недоумевая, сказал Мстислав. – Не стрелять. Баба.
Действительно, среди людей, что держали осаду, появились две женские фигуры.
– Иди домой, Франс, – сказала Клейна. – Там сейчас одна Ядвинька. Она боится. Даже лекаря еще нет. Послали в Вежу.
– Это зачем?
Клейна не ответила. Она взяла жену Раубича под руку и двинулась с нею к церкви.
– Эй, – сказала она, – бросай оружие! Янка, это ты там, паршивец? Бросай оружие, говорю.
Янка смущенно крякнул.
– Мужики-и! – сказала Клейна. – Войны им не хватало. Женам да матерям стоило б за вас взяться. Да чтоб каждая по голове так треснула, чтоб аж Москву увидел… А ну, бросай оружие! Кто там главный? Загорский молодой? А ну, поднимайся, они стрелять не будут. Да Михалину сюда, шкура б на ней горела!
Павлюк и Андрей побежали за Майкой, привели.
– Ты что же это наделала, а? – спросила грозно Клейна. – Видишь, мать едва на ногах держится. Кончай войну, Михалина!…
Майка молчала, сгорая от стыда.
– Плохие дела, доню. С твоим отцом удар.
Сложила руки.
– Михалина, сойди. Богом клянусь, никто не тронет. Иначе Франсу придется в мать стрелять, а другим в женщину. Сойди, дочка. Сделаем вид, что ложная тревога… Может, ему и жить недолго.
Майка смотрела на Алеся.
– Не знаю, Михалина.
– Алесь, – сказала Клейна, – не упрямься. Съедешь отсюда месяца на два подальше от властей, пока мы здесь будем круговую поруку держать. Вернешься, – может, пан Ярош к этому времени выздоровеет. А тогда – слово тебе даю – сама ее приведу.
Алесь смотрел в землю.
– Алесь, – прошептала Майка.
– Иди, – сказал он. – Я подожду. Я тебя всегда буду ждать.
