тебя убили, под солдатскими пулями остаешься – пускай бы те-бя у-би-ли.
– Видишь, – сказал Алесь. – А я хочу, чтоб ты жил.
– Для чего?
– Для настоящей воли.
– Не будет ее!
– Она будет. – У Алеся дрожали губы. – Подумай, Корчак. Мы другие, Корчак.
– Дети таких батьков… ге!
– Моих батьков не трожь.
– Свояки таких, как Кроер!
Алесь вскинул голову:
– Я выдрал тебя из его рук.
– Не верю.
– Со временем поверишь.
Дверь захлопнулась снова. Алесь покачал головой.
Около полудня в Горипятичи вошли солдаты – остатки двух рассеянных рот и две свежие роты при одной легкой пушке.
Кто-то указал Мусатову хату, где лежали раненые.
Он толкнул дверь и остановился, удивленный. Сидя на лавке, опустив сцепленные руки меж колен, на него исподлобья смотрел старый знакомый. Радость шевельнулась в капитановом сердце, но он сдержался. Он только позвал Буланцова, подручного, с которым некогда вместе ловил Войну.
– Вот, Буланцов, – сказал жандарм, – рекомендую, князь Александр Загорский. Каким образом здесь? – спросил Мусатов.
Алесь пожал плечами:
– Может, кому-нибудь помогу.
– Кому это 'кому-нибудь'? Мятежникам или нам? – повысил голос Мусатов.
– Не кричите, – сказал Алесь. – Хорошие манеры не повредят и людям вашей профессии… Видите, вот солдаты…
– Они не добили их?
– Я не позволил… А там мужики.
Буланцов двинулся туда.
– Этих я заберу.
– Не советую, – сказал Алесь. – Это горипятические.
– Так что? – поводя длинным носом, спросил сыщик.
– А то, пан лазутчик. Даже пан Мусатов слышал, что их насильно, под угрозой поджога, выгнали из хат. Солдаты же стреляли в кого хочешь, только не в лесных братьев.
Он почти весело улыбнулся, Мусатов ненавидел его в этот момент. Ненавидел за жесты, слова, одежду, за эти глаза, за умение разговаривать. Он не мог не чувствовать, что рядом с ним он, Мусатов, всегда будет выглядеть как пьяный капрал.
– 'Лесные' ушли утром. На рассвете, – сказал Алесь. – А это невинные люди – солдаты подтвердят. Как и то, что я не воевал.
– Видели бандитов? – спросил Буланцов.
– Как вас.
– И говорили с ними?
– Как с вами.
– Что они говорили? – спросил Мусатов.
– Что идут в пущу и что счастье мое лекарское. Иначе убили б.
– Сколько у них жертв?
– Трое убитых, с десяток раненых. – Алесь умышленно прибавил к лесным людям мужиков из деревень Ходанского.
– Сколько их было? – спросил Буланцов.
– Это что, допрос?
– А вы что же думали, уважаемый Александр Георгиевич? – почти ласково сказал Мусатов.
– В таком случае я не буду отвечать.
– Будете, будете, – преувеличенно любезно сказал жандарм.
Он повернулся к Буланцову:
– Они, по-видимому, действительно ушли в пущу еще на рассвете. Ничего. Идите возьмите из хат мужиков, кто попадет под руку.
– Не ходите, Буланцов, – сказал Алесь. – Не отдавайте таких приказов, капитан.
– Это почему же? – спросил Мусатов.
– Здесь есть свидетель.
– А этот свидетель скомпрометирован, – сказал капитан.
– Напрасно. Есть мой эконом, который привез мне весть про бунт. Он подтвердит: до того я ничего не знал. Есть мужики, которые скажут: меня не было во время бунта. Есть солдаты, которых я лечил, потому что это долг каждого, кто знает, как сделать перевязку.
– Не было его в бунте, паночек, – простонал белявый солдат у печи.
– Молчи! – сказал Мусатов и, обернувшись к Алесю, пристально глядя ему в глаза, начал говорить: – Появились вы – и у мятежной толпы изменилось настроение. Черт знает, за кого они вас приняли…
– С тем же самым успехом они могли бы принять ворону за архангела Гавриила, что слетает с небес, – иронически улыбнулся Алесь.
– Зачем вас понесло сюда?
– Я же сказал – лечить. Я не хотел крови. И вы не тронете невинных, Мусатов, только потому, что этого требует ваша карьера. Я, наконец, прискакал потому, что должен быть беспристрастный свидетель, которому поверят больше, чем хлопу, и больше, чем вам. Я – свидетель.
Мусатов оглянулся и перешел на французский язык:
– А вы… подумали… что этот свидетель мог быть убит… во время бунта… случайным залпом?… Самым случайным из случайных залпов!
– Ваше произношение оставляет желать лучшего, – сказал Алесь. – А солдаты, капитан?
Мусатов дрожал. Казалось, настал час, теперь и этого можно было припугнуть арестом или смертью. Он чувствовал, что все в нем звенит.
– Никто не знает мотивов вашего приезда сюда, – на том же самом плохом французском сказал он. – Вы своим появлением настроили людей на атаку. И я сейчас же пошлю донесение об этом вице-губернатору, потому что Беклемишев болен… Пошлю тому самому вашему Ис-ленье- ву, который кричал на меня за расправу в Пивощах.
Рысьи глаза сузились, губы дрожали.
– Напрасно будете стараться, – сказал Алесь. – Донесение уже отправлено. Я отправил его перед отъездом сюда и объяснил, почему еду. Полагаю, скоро последует ответ.
Мусатов невольно хватанул ртом воздух.
– Вот так, – невинно смотрел на него Алесь. – Каждый человек, каждый дворянин должен всеми силами стараться остановить мятеж. И я объяснил это вице-губернатору на случай… гм… на всякий случай.
Буланцов ничего не понимал из разговора, но чутьем сыщика понял: шефу нанесен страшный удар. И еще отметил про себя: шеф теперь никогда не простит этому человеку.
Алесь поднялся.
– Ну вот, – сказал он, – а теперь…
– Я надеюсь, – пролепетал Мусатов, – вы поняли, что это была шутка?…
– Я и не сомневался в этом. Разве такие вещи говорятся всерьез между цивилизованными людьми? Конечно, шутка.
Капитан сидел бледный. Глаза Алеся улыбались.
– Хватит шутить, капитан. Я думаю, вы отмените этот приказ и найдете настоящих преступников?
И впервые за весь разговор повысил голос:
– И если вы тронете еще хоть одного из них, вас повезут отсюда под рогожей в Могилев или под кошмой в острог. Поняли это вы, пан штуцер, пан пуля, пан свинец?!
Мусатов сидел, глядя в стол.
– Хорошо, – сказал он наконец, – я отменяю приказ. Буланцов, погоню за Корчаком!
Через три часа прибыл от Исленьева едва живой гонец. Он привез приказ: 'Немедленно отпустить невиновных, искать Корчака с бандой, на время рассмотрения дела князя Загорского под домашний арест'.
