выдержал, что-нибудь там такое сделал… захотел бы убить этого «Нечая», тем более будь я таким стрелком, как вы… Разве вы не захотели?! — Следователь действительно был растроган, да и невозможно остаться равнодушным к такому, но он изо всех сил пытался «выполнить» свой долг, как ему казалось, что дособрав не хватающее в своей версии, у него получится, сделать ее полной и достаточной, хотя с самого начала, сам читатель понял бы ее несостоятельность, понимал и он, понимал, но не захотел, хотя бы проверить, поверив в ее верность безоглядно и безусловно.
Уже понимая абсурдность крутившейся мысли, Виктория, не сдерживаясь, выпалила:
— Да…, оооочень…, но это же ничего не объясняет и ничего не опровергает… — Самуил Цезаревич, будучи чрезвычайно воспитанным и терпеливым человеком, услышав такое, не смог сдержаться:
— Да вы что, «бессмертый», что ли?!
— В каком смысле?!
— Да в прямом, у вас что ни сердца, ни души, ни сознания, один ум с одной очень прямой извилиной, кричащей: «Моя версия верна»… Опомнитесь, любезный, Всеволод Яковлевич, опомнитесь — это даже не версия, это…, это какая-то плевра от девственности, которой уже нет! Я вам заявляю — мы будем готовиться, и очень сильно, и скрупулезно подойдем к каждой точке, к каждой запятой и букве вашего обвинения, и я вам обещаю, что кто бы в этом не был заинтересован…, да запретит вам Господь!..
А ведь и действительно: возможно, услышав лишь немного из сказанного Викторией о страданиях, хотя бы чуть научившись сопереживать подобным трагедиям, мир стал бы чище и перестал быть подобием войны, которая, рано или поздно, приведет к уничтожению человечества, его собственными усилиями…
ВСЕ ЗА ОДНОГО
«Истина, Ты восседаешь всюду и всем спрашивающим Тебя отвечаешь одновременно, хотя все спрашивают о разном. Ясно отвечаешь Ты, но не все слышат ясно. Все спрашивают о чем хотят, но не всегда слышат то, что хотят. Наилучший служитель Твой тот, кто не думает, как бы ему услышать, что он хочет, но хочет того, что от Тебя услышит»
Сразу после допроса трое, его участников, разлетелись в разные стороны своего предназначения… Следователь помчался в следственный комитет, охваченный таким небывалым порывом и азартом, что все время пути не выпускал ручку из рук, записывая мысли, заметки, выводы. Любой сторонний наблюдатель, тем более, внимательно следящий за происходящим читатель, заметил бы в ходе его мыслей некоторую ущербность, условно говоря, мысль эта, как бы сама по себе, работала не на доказательство вины или, хотя бы попытку определения ее наличия, а ради старательной подгонки имеющегося к разработанной молодым человеком собственной версии, которую поддержали из-за отсутствия других.
Ущербность в этом случае и в самом подходе, и в принятии для материала к выкладываемой мозаики, некачественного продукта — за факт принималось предположение, а за предположение — натянутая до этого уровня фраза, зачастую имеющая отношение не ко времени и месту преступления, но к чему — то другому, при чем очевидная своим несоответствием и для невнимательного, поверхностного взгляда. Это можно представить примерно следующим образом: если человек пьет черный чай, значит, он предпочитает черный цвет, а не зеленый, иначе бы он пил непременно зеленый…
Самуил Цезаревич, омраченный возможностью такой дикой несправедливости и таким вопиющим не профессионализмом, не мог найти себе место. Одно за другим сыпались на его раскрывшуюся рану особенно острой чувствительности восприятия добра и зла, зажить, которая не могла с момента, как он узнал подробности суда и приговора над террористкой Верой Засулич, к чему имел прямое отношение его прадед, опровержения всей цепочки версии этого, так и оставшегося непонятным для него Кашницкого: «Зачем такие люди идут на такие суровые и тяжелейшие в духовном плане должности, при том, что совершено не понимают ответственности за принятые ими решения?! Невероятно, что бы образованный, имеющий чистое по содержанию рвение бороться с преступностью, мог идти таким путем. Ну ведь ему доставляет действительную радость боль другого человека, как можно радоваться беде, пусть и заслуженной…, хотя это не про случай с Викторией!.. Его место работы — это храм печали, где должен витать страх допущения ошибки и прискорбность наличия людей, не имеющих разума и возможность удержаться от преступления. Как можно радоваться выполнению своей обязанности по обязанности, по выбору, по долгу, радоваться, когда ты доказал чью-то вину?! Радоваться нужно, если таких людей нет!
Другое дело, когда ты смог доказать невинность, спасая так человека, что тоже долг, но все же… А вот так, делая подлость, радоваться ей…, понимая в каком человек состоянии, ввергать его в более крайнее, чем пользоваться… Я ведь пошел в адвокаты не ради защиты любого, кто платит, а
