физическая боль другого человека отзывалась не только, не бывавшими ранее такими сильными и глубокими сопереживаниями, но и, как-то ощутимо вбивалась тупой тошнотой в грудь и верх живота — его стошнило.
Извергнутая масса очень быстро перемешалась усилиями же катающегося по поверхности пола Михалыча с кровью. Несчастный уже мычал, язык выскочил через дыру в щеке, кровавая пена замазала ворот непонятного цвета рубашки, глаза надрывались красной клеткой разбухших сосудов, и вдруг все резко закончилось.
Оба лежали в луже собственных производных своего несчастья — как же человек страшно и ясно может ощущать с боязнью предполагаемое окончание наступившего облегчения, и как забывается о конечности только отступившего, когда боль снова возвращается!
Жало онкологии не управляемо, ему нет объяснения, больные настолько измучены, что даже опасаются гневиться и ругать боль, как-то по детски интуитивно надеясь — не оскорби ее и она не скоро вернется, но не обидь или не привлеки ее внимание и она, хоть ненадолго забудется, увлечется другими несчастными, потеряет память о дороге, ведущей к нему, уже совершенно вымотанному, обессильному, обезнадежному. Но именно, когда кажется, будто все закончилось — все только и начинается!
Эта фраза преследует каждого из них, облекаясь в разную суть, значащую что угодно: кончающиеся силы, надежду, возможности, жизнь, сам недуг, его развитие или затухание, веру, веру, веру…
— Михалыч…, ты жив?…
— Ннн… ни хочу, не могу, не могу больше так!..
— Ты что! Нельзя!
— То глюки, то боль, то поиск денег, то непонимание, то издевательства, как же я жду смерть! Я прошу, молю ее, я требую эту гадину прийти и забрать все, что во мне, вместе со мной! Я больше так не могу…
— Ну давай обезбола вколим…
— Ты что, Ваня, с Луны упал что ли! Где я их возьму? Это же целый круг ада, который нужно пройти, что бы получить…, они, давая крохи, уверяют, что этого хватит на пять дней, а этот морфий уходит за полтора дня, а потом снова, снова, снова, я не знаю, где взять силы… Убей меня, а!
— Охренеть можно — и так еле дышу, еще и за мусора сидеть! Может таблеточку?
— А есть… Дорогой ты мой, мне же отдать то нечем…
— Иди в ж. у! Босяцкий подгон тебе от Вани «Полторабатька»… — С трудом поднявшись на колени, Иван так и пошел на «четырех точках» уверенной походкой в другую комнату, что-то фырча себе под нос. Через пять минут, пролетевших для Хлыста, веянием ветерка, после немного затихшей страшной боли, он услышал:
— Андрюх, а ты че предпочитаешь, «шишки» или…
— Да я в лесу не был уже век целый…, да и при чем здесь… Ваня, опять начинается…
— Ща, бегу… — И уже потише:
— Рухлядь старая, это тебе не шпану по подвалам вылавливать!.. — И снова так, чтобы он слышал:
— Ща я тебя заряжу!.. Несу, несу… — Сталин появился в проходе двери уже на ногах, улыбающимся до ушей, с заговорщическим видом неся небольшой стеклянный поднос, накрытый шелковой тряпицей:
— Ща пыхнем и помолодеем — в натуре бомба, сам увидишь…
— Нннн, как болииит… Что это за…
— Канабис в чистом виде…
— Канапля, что ли?! Ты что болен! Я же мент!
— Дурак ты, а не мент! Я сам ни-ни в былые годы, выпивал-то раз в год по обещанию…
— Ваня — это статья!
— Михалыч, давай так, пока ты мой гость, а заметь ты мне еще не надоел, хотя прованял своим «плоскоклеточным ороговевающим» [23]всю мою хату, пусть хоть привлекательно пахнуть в квартире будет… Это — о-б-е-з-б-о-л-и-в-а-ю-щ-е-е!
— Ааааа! Как ты был отбросом общества…., ё мое, как же больно!.. — Не слушая гостя, Иван протянул кончик мундштука Андрею, тот отмахнулся, но не попал в маленький кальян. Не встретив сопротивление, рука пролетела мимо, зацепив по инерции, стоящую у стола большую красивую вазу, упавшую на бок и покатившуюся с грохотом в сторону стены. Оба замолкли в оцепенении, ожидая, когда она расколется.
Не докатившись до стены около метра, она налетела на осколок разбитой вчера стеклянной банки из под икры, немного подпрыгнула, пролетела над полом несколько сантиметров, благополучно опустилась, продолжив движение до самой стены. Достигнув самого опасного места и ударившись о преграду, дорогой сосуд откатился немного назад и застыл.
Послышался одинаково облегчающий звук выпускаемого воздуха: один со свистом, второй, с еле слышным хрипом, оба переглянулись, вспомнив о предмете спора и уже было открыли рок, как раздался почти нежный, треск, показавшийся громом среди ясного неба. Сморщившись, хозяин квартиры нехотя начал поворачивать голову, в то время, как глаза его следовали в обратную сторону, не желая видеть очевидную картину гибели бесценной
