Бог, услышав меня, изменил мое сегодняшнее существование. Я не люблю этот недуг, хотя должна благодарить за него, но не имею мужества сделать этого, как минимум, потому, что мне больно и я не хочу этой боли, я желаю наслаждения здоровьем, хоть и не ценила его раньше, пусть просто наслаждений без наслаждений, таких, что бы наслаждаться отсутствием болезни, слабости, болей, страха приближающейся кончины — вот истинное наслаждение, которое не может оценить здоровый!!! И это понимание, подтвержденное опытным знанием, дала мне болезнь, которую я не люблю и никак не могу возненавидеть! Зачем мне было это знание и понимание, когда у меня не было болезни?! Зачем мне это в могиле?! Быть может, это я могу передать еще здоровым и тем самым спасти их, наставить, образумить, показать Тебя, Господи и Твое милосердие?! Быть может это мне пригодится потом в другом мире? Но ведь я знаю, что в Царствии Небесном нет боли физической! Но кто сказал, что физическая боль больнее душевной, кто сказал, что физическая боль невыносимей духовного отчаяния?! Паника — это обычное воздействие на организм химических процессов, но раз на Небе не будет боли, значит, не будет и химических процессов! Но постоянное состоянии гибнущей души и будет паника и здесь, и там, за чертой временного. Что же толкает бессмертную душу в панику там, ведь не химия же катализатор тому на том свете? Нет! Предтеча паники — оставление вне надежды, то есть покидание ее Богом! Потеря веры — страшнее бессилия, потому что оно временно! Что бы со мной не было, нельзя забывать, что донес Господь до нас Своей Жертвой — Вы спасены в надежде! А это значит, что никто не может отнять ее, поскольку она сопряжена с Вечностью, и ничто из временного не в силах поменять плоды Христовой Жертвы!
О как Истина сама по себе, как только к ней приближаешься, порождает ненависть, так же, как и болезнь действует она, мы боимся заразиться истинной, но почему?! Почему каждый говорящий в убежденности своей, что все, что Богом не делается — к лучшему? Мы не верим в Вечность, так чтобы принять ее безусловно, для нас все конечно, кроме боли, страха и всего их сопровождающего. Мы любим не то! Мы любим больше себя временного больше своей бессмертной души, а значит, важное и любимое нами не мы сами, но оболочка нас — счастливая, безболезненная, безпроблемная, ее жизнь с наслаждениями плоти и наших эмоциональных слабостей и эгоистичных страстей — и это для нас счастье! Оно не настоящее, каждый это знает, знает настолько, что не желает признать этого, отталкивая неудобную и пугающую Истину. Настоящее счастье не может быть истинным, если не касается вечного! Мы ищим Истину, но страстно желаем, что бы она оказалась тем, что мы любим, мы и ищим ее таким образом, что бы она оказалась всем тем, что нами любимо, мы не можем полюбить того, что нам не приятно, чего мы опасаемся, не понимаем, не видим, и при этом мы не хотим обманываться, поскольку знаем, что поймем обман, прежде всего, сами, и сами же изобличим себя в нем… Горе нам — мы ненавидим истинное из страстной любви к тому, что считаем истинной, к тому, что нам удобнее считать настоящим.
Мое человеческое, завязанное с моим физическим я не любит болезнь, но то, что связано навсегда с духовным моим я, не позволяет возненавидеть недуг, поскольку он благо, чего признать я разумом не могу, не хочу, боюсь, а потому и не желаю быть жертвой, хотя и понимаю, что воздастся за ее сторицей и мне, и тем, за кого она приносится попущением Божиим. Почему я не радею о спасении души, трудясь о спасении, никуда уже не годного, тела? Странно это я хочу помогать, для меня ничего не стоит отдать последнее, поделиться нужным мне самой, вступиться за другого, но я не способна на то же самое ради себя, я ведь даже не спорю, когда это нужно ради себя, всегда уступаю. Это душевные порывы, но все по-другому, когда приходит отчаяние — оно уже не химические процессы — это грех, приведший Иуду Искариота к самоубийству. А ведь ему всего-то нужно было прийти к распятому Иисусу, который ждал его и молился о нем, даже распятым! прийти, принести покаяние и просить прощение, как это сделал благоразумный разбойник… Почему одним дано, а другим нет?!.. Ну вот мне же дано — это жало точит мою плоть, но я с радостью готова отказаться от нее! Но ради чего я готова отказаться? Кажущегося поддельного счастья, которое ничто, по сравнению с истинным, к которому ведет меня Господь, сквозь это испытание?! Надо научиться стать честной не только к другим, но и к себе! Я ОШИБАЛАСЬ, И Я ЗНАЮ В ЧЕМ, НО ИСПРАВЛЕННОЕ, НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ОШИБКОЙ! Господи милостивый, дай мне сил!».
«Да, да, да: такова человеческая душа; слепая, вялая, мерзкая и непотребная, она хочет спрятаться, но не хочет, чтобы от нее что-то пряталось. Воздается же ей наоборот: она от истины спрятаться не может, истина же от ее прячется.
И все же так, в нищете своей, предпочитает она радоваться истине, а не лжи. Счастлива же будет она, когда, без всякой помехи, будет радоваться самой, единой Истине, началу всего истинного»[37].
Как легко в обстоятельствах не меняющихся и привычных, признанными временным, хоть каким-то благополучием, быть сильным, и как не любит этого время, и любая стезя, возможно, постоянство — это категория ни мира внешнего, а характеристика мира внутреннего самого человека, без которого рушится любое благополучие, гармония, жизнь.
Была и вторая передача, второй с ней Новый год, но разве может быть второй раз, как первый?! Зачем что-то делается на телевидении? Любой здравомыслящий человек ответит — рейтинг причина всего, чем выше рейтинг, тем дороже время за секунду рекламы. Кому интересны судьбы, жизни, беды? Этим миром правят деньги, а значит, и люди этого мира, как бы они не пытались сопротивляться, рано или поздно, подчиняются тем же правилам и законам…
Позвонив Татьяне Ермаковой, представитель программы поинтересовался делами и здоровьем Кати. Президент фонда — человек простой, а потому с благодарностью начала рассказывать, в какой-то момент посетовала на отсутствии квартиры «у девочек», мол, Катя вынуждена снимать жилье на окраине
