и не находят места, чтобы распрямиться, натыкаясь на вертикальные и горизонтальные границы картины. Тут и там хаотично возникают вспышки яркого цвета – особенно выделяются красный, желтый и синий – и какие-то оскаленные рты и неподвижно глядящие глаза. Однако Гарольд Розенберг недаром написал в 1964 году: «Несмотря на все тревоги и волнения, которым „Экскавация“ обязана своим появлением на свет, это абсолютно классическая картина, величаво-отстраненная, как формула, выведенная после серии опытных взрывов».
«Экскавация» – шедевр де Кунинга. И написана она кистью, по старинке. Но точно так же, как и картины Поллока, написанные методом дриппинга, это «сплошная» композиция.
Энергия и авторский интерес равномерно распределены по всему полотну, снизу доверху и слева направо. Мелкие фигуративные вкрапления по существу ничего не меняют – все равно это абстрактная картина.
В 1983 году, рассматривая репродукцию картины вместе с Кертисом Биллом Пеппером, который должен был написать о нем очерк для «Нью-Йорк таймс мэгэзин»
На первый взгляд метод де Кунинга, его «влезание» в холст, перекликается со стремлением Поллока «быть внутри» живописи – с одним принципиальным отличием: Поллок не работал «мало-помалу».
Непостижимым образом оба художника оказались на коне. Поллоку в самых смелых мечтах не могло привидеться, что на него обрушится такая слава. Все, кто пользовался влиянием в мире искусства – по обе стороны Атлантики, – говорили теперь о его творчестве. Его все чаще провозглашали лучшим художником Америки, рядом с которым сам Пикассо кажется старомодным.
К де Кунингу первый ощутимый финансовый успех пришел только через год, когда «Экскавация» получила приз чикагского Института искусств (который впоследствии и приобрел картину для своего музея). Но ждать полного и бесповоротного признания ему оставалось недолго. В апреле 1950 года Альфред Барр выбрал «Экскавацию» и еще три картины де Кунинга для участия в 25-й Венецианской биеннале; кроме него, Соединенные Штаты должны были представлять Джексон Поллок и шесть других художников. (Четыре года спустя на биеннале от Великобритании отправятся Бэкон и Фрейд.) Работами Поллока и де Кунинга интересовались Музей современного искусства и крупнейшие коллекционеры. Фотографии Поллока и де Кунинга появлялись на страницах популярных журналов, их творчество обсуждали высоколобые критики.
Несмотря на успех «Экскавации», де Кунинг решил на время отойти от абстрактной живописи и приступил к работе над серией больших агрессивных картин, которые изображали грудастых женщин с монструозными лицами и осклабленными ртами, – кажется, будто эти фурии, задумав отомстить творцу, вырвались на свет божий из-за «маскировочной сетки» красочного слоя «Экскавации». Каждый раз фигура на холсте возникает из яростного сумбура мазков, тут и там стертых и заново наложенных, при этом краски словно вышли у художника из повиновения и цвета сами выбирают себе место на холсте. С первой картиной серии, ожидаемо названной «Женщина I», де Кунинг промучился почти два года. Под влиянием Поллока он, возможно, раскрепостился, но его по- прежнему одолевали сомнения, к тому же избранный им стиль отнюдь не предполагал поллоковской свободы творчества. В какой-то момент, отчаявшись завершить свою «Женщину I», де Кунинг выбросил ее на помойку. Если бы не критик Мейер Шапиро, она, вероятно, там бы и осталась: только под его нажимом де Кунинг вернул картину в мастерскую.
Изнурительная борьба с «Женщинами» доводила его до невроза и сердечной аритмии. Неприятные симптомы он стал заглушать алкоголем. Но независимо от его самоощущений успех к нему уже пришел, и вполне осязаемый: из гипотетической возможности в будущем успех превратился в реальность.
А для Поллока 1950 год стал, наоборот, началом конца – началом неудержимого падения в пропасть. Все пошло под откос так стремительно, что, когда смотришь на это с расстояния в несколько десятков лет, трудно отделаться от ощущения, будто его жизнь просто схлопнулась: словно все усилия, и мечты, и, наконец, мощнейший творческий импульс просто взяли и выключили – и обрекли его жизнь на внезапный, постыдный, бессмысленный крах.
Что же случилось? Просто слава Поллока оказалась сильнее его. Его творческий взлет стал возможен благодаря отсутствию в его внутреннем устройстве тех самых механизмов, которыми теперь ему необходимо было срочно овладеть: у него не было ни чувства меры, ни умения себя сдерживать. У него в помине не было того, что в обществе зовется мудростью или зрелостью; того, что писательница Элис Манро в одном из своих рассказов обозначила как «узкие рамки приличий», за которые всякий ответственный, уважающий себя человек выходить не вправе. Ничего этого Поллок не знал и не умел – чем необычайно подкупал того же де Кунинга. Но если отсутствие сдерживающих рычагов на определенном этапе сыграло роль катализатора творческого потенциала и азарта, то в социальном – а возможно, и в экзистенциальном – плане это обернулось роковым изъяном: пьянство Поллока несло в себе прямую угрозу самому его существованию.
Первый тревожный сигнал прозвучал, когда Поллок был на пике популярности: в марте 1950 года его психиатр, доктор Эдвин Хеллер, сумевший подобрать ключ к Поллоку, чтобы держать его алкоголизм в узде, погиб в автокатастрофе. А в июле в дом Поллока на Файрплейс-роуд в Спрингсе
