— Знала я одну такую, которая из-за ребенка прибила своего муженька.
— И что?
— А ничего! Отсидела свое за решеткой и вернулась домой. А ребенок мыкался по детдомам, пока я, его защитница, отбывала срок.
— Значит, это вы убили мужа?
— Я. И долгое время считала, что поступила правильно, а потом, когда сын вырос и занялся воровством, поняла свою ошибку. Надо было защищать свою кровиночку, но совсем не так. — Она сокрушенно покачала головой. — Теперь вот сын мается по тюрьмам… Добрый он, но вороватый. Вернется домой, наобещает, что и работать пойдет, и мне даст возможность дома отдохнуть, а пройдет немного времени — и снова за свое. И знаешь, кто в этом виноват? Я! Не было рядом с ним никого из близких людей, рос как мог, выживал как придется… Вот так-то, девонька!
— А что бы вы сделали, если бы можно было все вернуть? Разрешили бы и дальше издеваться над своим сыном? — спросила Милана, помолчав.
— Бог дал нам материнство, чтобы мы не только рожали детей, но и защищали их, — вздохнула Сергеевна и поставила блюдце на стол. — Уже потом я поняла, что есть тюремную похлебку должен был мой муж, а не я. Понимаешь, о чем речь?
— Обратиться в полицию с заявлением?
— Вот именно!
— Нет, я не хочу, чтобы он сидел. Что мне это даст? После такого его семья выгонит меня из дома, и я снова окажусь на улице с детьми и без денег. Нет уж, хватит! Да и вообще я не смогла бы так поступить с мужем, если бы даже у меня было свое жилье, — созналась Милана.
— Почему?
— Я слабая.
— Тебе Бог дал детей, чтобы ты стала сильной. Ради них!
— Нет, я не готова к такому. — Милана отрицательно покачала головой. — Должен быть другой выход, но я в таком состоянии, что не вижу его. Влезло в голову «убить» и не пускает другие мысли.
— Вот и плохо! Ради детей нужно идти на все, но только с холодным рассудком.
— Например, на что?
— Да на что угодно! Обмани мужа, свекровь и свекра, накажи их как-то, прокрути с ними безумную аферу — сделай все, но чтобы дети были при тебе и ни в чем не нуждались. Пусть у них не будет суперсовременного телефона или компьютера, но они не должны быть голодными, напуганными. Они должны знать и всегда чувствовать, что рядом с ними мама, что она их любит и защитит.
— Говорите, аферу? — задумчиво произнесла Милана, думая о чем-то своем.
— А почему бы и нет, если это пойдет на пользу дела?
— Спасибо вам! — воскликнула повеселевшая Милана и поцеловала Сергеевну в мягкую щеку.
Иосиф Карлович уже намеревался идти домой, как вспомнил, что печенье закончилось, и пошел искать Сергеевну, чтобы дать ей денег на сладости. Он прислушался, не гремит ли где ведро санитарки. Тишина. Но доктор знал, где она может отдыхать или пить чай. Подойдя к двери, он услышал разговор Сергеевны и матери, дети которой недавно поступили в отделение. Подслушивать было не в правилах Иосифа Карловича, но через неплотно прикрытую дверь он четко разобрал заявление женщины о том, что она готова кого-то убить. Доктор остановился у двери. Несколько раз он намеревался уйти, но любопытство взяло верх, и он дослушал до конца, а потом тихонько удалился.
Дома Иосиф Карлович лег спать пораньше. Завтра ему предстоит заступить на суточное дежурство, следовало хорошо отдохнуть, но сон куда-то улетучился. Эта женщина, Милана… В ее красивых глазах поселилась грусть, какая-то неуверенность и разочарование в жизни. Он уже видел такое выражение. Это было давно, в его прошлой жизни. Сначала — во взгляде его жены. Тогда она еще не пила, но узнала, что он ей изменяет. Она простила его один раз, второй… Муж обещал образумиться, но молодая кровь играла, и он вновь не устоял перед соблазном. На всю жизнь он запомнил тот последний взгляд жены. Он не упрекал, не осуждал, в нем были грусть и безнадежность, как у этой молодой женщины. Потом жена, напившись, разбилась. Все годы он утешал себя тем, что авария была случайной, а сегодня увидел Милану, и она пробудила в нем воспоминания о прошлом. В эту ночь Иосиф Карлович не утешал себя, не обманывал, он совершенно точно знал: жена специально направила машину на обрыв — она не хотела так жить, об этом говорил ее взгляд, в котором были отчаяние и горечь. Этим взглядом она просила остановить ее и остановиться самому, а он не понял…
Иосиф Карлович крутился в постели, как вьюн на сковородке, его все раздражало. Мешали одеяло, подушка, свет фонаря за окном, но больше всего не давали покоя угрызения совести, которые он усыплял в своей душе, обманывал, а теперь они прорвались наружу и лишили его покоя. Его дочь не унаследовала внешности матери, но природа наградила ее такими же, как у матери, глазами — большими, красивыми, выразительными и говорящими. Когда у них еще все было хорошо, он любил наблюдать, как мгновенно меняются глаза дочери в зависимости от настроения. Они были то как чистое весеннее небо, то как грустная осень, то как дождливый день, то светились счастьем, как залитая солнцем земля… Уходя из дому, она посмотрела на него точно так, как ее мать. Она ушла, чтобы никогда не вернуться. Две женщины, которых он любил, были в его жизни, и он сам виноват в том, что потерял их…
«И хватит себя оправдывать, — сказал он себе. — Ничего уже не вернуть, а вот как-то помочь Милане можно».
