центральной улицей Теразие, у самого высокого в тогдашнем Белграде здания «Палата Албания»[325]. Желая предотвратить возможные конфликты, а также повысить пропагандистское влияние факта использования бывших советских военнопленных против партизан, генерал фон Паннвиц обратился к казакам и местному населению с прокламацией[326]. Кроме того, был отпечатан плакат, украшенный многочисленными фотографиями казаков и других советских коллаборационистов, сделанный в тех же пропагандистских целях. На плакате было и пространное объяснение мотивов, действий и численности «подсоветских» добровольцев вермахта[327]. В дальнейшем для укрепления положительного имиджа дивизии командование поощряло показательные выступления. Так, в 1943 г. казаки 2-й бригады в районе Брода (Хорватия) организовали конное выступление для местного населения с демонстрацией приемов джигитовки[328].
И тем не менее пропагандистское воздействие не было и не могло быть очень эффективным. Причем основным препятствием являлось не только естественное недоверие местного населения к пропаганде со стороны оккупационных войск. Главной проблемой стала тактика «самоснабжения», официально разрешенная германским военным командованием. Эта тактика официально была рекомендована генералу фон Паннвицу начальником Оперативного отделения Верховного командования вермахта Йодлем 24 сентября 1943 г.[329]. Результаты использования тактики «самоснабжения» особенно хорошо заметны на примере резкого увеличения числа лошадей в дивизии за несколько месяцев, проведенных на Балканах. Стоит добавить и то, что в восприятии сербов, хорватов и словенцев служившие в вермахте казаки, туркестанские и кавказские добровольцы сливались в одну неопределенную общность — «черкесы», с четко выраженной отрицательной коннотацией. На это, возможно, повлияло то, что 162-я дивизия прибыла почти одновременно с 1-й казачьей дивизией, и поэтому их часто смешивали и сравнивали [330].
Для самих казаков пропагандистская подоплека их прибытия в Сербию и Югославию не сразу стала очевидной. Лишь попав на территорию оккупированной Сербии, они с удивлением[331]стали замечать надписи «почти на русском». Вскоре казаки вступили и в устный контакт с местным населением, причем «часть разговора была понятна, часть не понятна, а о части можно было догадаться». Стало очевидно, что «сербы — православные с близкими традициями, хорваты — католики»[332]. Немецкие пропагандисты твердили казакам, что они приехали бороться с коммунистическими беспорядками[333], и настаивали на том, чтобы казаки с подозрением относились к сербам, но с симпатией и пониманием — к местным немецким, венгерским и хорватским жителям [334]. Однако казакам, которые прибыли на территорию НГХ, стало ясно, что «хорватские власти начали настоящую религиозную войну. По всей Хорватии они разрушали православные церкви… Хорваты-усташи вырезали целые сербские села…». Казаки были удивлены такой жестокостью, как и тем, как последовательно сербы сохраняли свою веру, несмотря на оказываемое на них давление[335].
Твердая приверженность православию была той особенностью, которая облегчала коммуникацию казаков и сербов. Особенность эту прежде всего заметили немцы[336]. Казаки и усташи были слугами одного господина (Третьего рейха), но отношения между ними были достаточно напряженными, их не могли наладить ни приказы немецкого командования, ни призывы партийного руководства НГХ. Ведь «… усташи… были отчаянными националистами, сильно ненавидели сербов; и негуманное обращение с сербским населением не было исключением. Это никак не могло оставить казаков равнодушными, так как сербы были единоверцами, да и какой казак мог дозволить разрушение или осквернение православной цекрви»[337]. Описано несколько случаев прямого столкновения между казаками и усташами, связанных с жестоким отношением последних к сербскому населению. Например, случай в районе Дьяково, в Славонии (Хорватия), где был размещен 1-й донской казачий полк. Там»… ночью 3 января 1944 г. казаки узнали от местного населения, что усташи привели около 200 сербов — мужчин и женщин, малых и старых, загнали их в печи кирпичного завода и начали приготовления, чтобы их сжечь. Казаки немедленно доложили об этом командиру 1-го дивизиона майору Максу и стали просить его принять меры для спасения сербов. Последний согласился и с сотней казаков прибыл к месту происшествия, где потребовал немедленно освободить людей. Усташи категорически отказались и вызывающе предложили казакам удалиться и не мешаться в дела их “державы”. Казаки начали насильно открывать двери и выпускать сербов. Усташи (их было около роты) вступили в драку с казаками. Завязалась свалка с применением оружия, в которой 17 казаков и 2 офицера были убиты. Однако усташей усмирили. Около 30 человек их были убиты, а остальные разбежались. Не успевших убежать казаки связали и в злобе избили плетями. Смертельно перепуганные сербы, выбравшись из печей кирпичного завода на свободу, падали перед казаками на колени и, плача от радости, благодарили своих спасителей»[338]. Другой подобный случай, о котором рассказал К.С. Черкассов, произошел в апреле 1944 г. в селе Гора, в районе Петринья (Босния). Сотня 5-го донского полка, проходя через село, увидела, что явившиеся в село усташи, около 20 человек, собираются взорвать православную церковь и подкладывают под нее две мины. Командир сотни, сотник Пащенко, решил доложить об этом Кононову и послал связного, который вскоре вернулся с приказом Кононова не допустить взрыва. Казаки «окружили церковь, и Пащенко, подойдя к усташскому офицеру, приказал ему немедленно вынуть мины и повесить все иконы, которые усташи поснимали, на место. ''Наша хорватская независимая держава — мы в ней хозяева, а вы убирайтесь прочь отсюда'', — надменно и вызывающе ответил усташский офицер. Пащенко сказал ему, что казаки не собираются отнимать у хорват их ''державу'', но что казаки ни за что не допустят, чтобы усташи жгли православные церкви и уничтожали сербский народ…». Дело вновь дошло до потасовки, но в конце концов церковь была разминирована, а иконы водружены на место [339]. В контексте отношений между казаками и местным сербским населением следует упомянуть феномен «сынов полка» — прием в некоторых
