нос, чёрные косы за плечами. Ченка узнала знакомого по крови человека!
Он тоже узнал её, воспринял как родную среди русских. Потому что за всё время, после того, как его попросили переехать с родных мест сюда, прошло более трёх месяцев. И хотя отношение гостеприимных лючей было на высоте, его кормили и поили за счёт казны, да так, что за всё время передвижения эвенк был в хмельном угаре, обращались, как с купцом, и при возвращении на родину обещали выдать большое денежное вознаграждение. А он желал только одного: как можно быстрее вернуться, домой, в семью, в тайгу, к племени Чёрной Горы.
Представился: Энакин. Ченка назвала своё имя. Вместе о чём-то заговорили на своём языке и уже через минуту были такими близкими людьми, что, казалось, прожили вместе, в одном племени долгую, трудную жизнь. Следователь остановил их, призвал к порядку:
— Подождите! Успеете наговориться. У вас будет время. Сейчас отвечайте на вопросы, которые буду задавать я.
Теперь, желая как можно поскорее отвязаться от следователя, Ченка в нетерпении закурила:
— Давай, только пыстро. Нам, отнако, много говори нато.
— Вы не знакомы друг с другом?
— Нет. Глаза не смотри, но ухо тавно слушай. Закпой кавори, что у Палыпой реки, в пальших горах живут люди Черной Горы.
— А ты, Энакин, хоть раз видел Ченку?
— Нет, отнако. Ченка не вител. Но люти кавари, что род Длиннохвостой Выдры помирай. Мор был!
— Так-с! Оч-чень хорошо, — следователь потёр руками ладони, взволнованно заходил вокруг стола. — А теперь, Энакин, расскажи нам, как ты был проводником у Набокова Дмитрия Ивановича.
— Пашто много раз говори? — Тунгус закрутился на стуле. — Язык онемел. Голова кружись, дух не хватай. Тавай вотка! Ченка пить путет, говорить путем. Патом скажу.
— Нет. Говори сейчас. — Следователь нахмурил брови. — А то водки не налью.
— Плахой ты человек! Тёпа мне сразу наливай, как просил. Ну латно, отнако. Паслетний раз каварить путу. Тавно пыло. Много лет прошло. Я тогта только шестой амикан пальмой колол. Отец мой каюр был Набокова. Я с ним хоти, помогай, тарогу казал, когда отец пьяный с оленя патай. Долго весной хоти, пуснину покупай у венки. Много пуснины набирай!
Энакин передохнул, припоминая прошлое, наморщил лоб, собрался с мыслями и стал рассказывать дальше:
— Вспоминай, хоти на река Светлый. Там Набоков зимовье рупи: две изба, два склат, баня. Отнако Энакин тоже баня хоти. Энакин не хотел, отнако приказчик Сурков заставляй. Каварил: «Мойся, чурка глазами. Амун пахнет!» Как так, Энакин амун пахнет? Патом палкой пил. Мой, отнако, чай варил, патом соль ложил. Мне кусно, ему нет. За это и пил. Обитно мне было. Приказчик Сурков плахой человек пыл. Всегда на венка ругайся. Охотник ехай на покрута, он его огненная вота поил. А сам с женой спал… Энакин вител, хотел ножом резать приказчик, да отец не тал, каварил, что грех лючу убивать, так бог русский наказал.
Энакин замолчал, набивая трубку табаком. Ченка, наконец-то собравшись с мыслями от услышанного, поспешно залопотала:
— Эко, Энакин! Ты знал Закпой?
— Закпой?! Мой нарот каварил, что Закпой пальшой охотник из рота Длиннохвостой Выдры. Мор был, помер он. Много лютей токта померло.
— Та нет же, нет! — вскочила Ченка. — Закпой жив! Я доська его. А вот, — показала на Улю, — внуська. Улька зовут.
— Как то?! — Энакин открыл рот от удивления.
— Подождите! — вдруг перебил следователь. — Давайте по порядку. Потом разберётесь. Сначала вопросы я задам, а потом вы сами всё поймёте. А то, — он достал из кармана часы, — время поджимает, и мы, — загадочно посмотрел на окружающих, — так-с сказать, кое-кого ждём. Так же, Елизавета Ивановна?
Степенная дама, всё это время очень внимательно слушавшая собеседование, плавно качнула головой и располагающе выдохнула:
— Поскорее бы уж…
— Так вот, Энакин, — продолжил следователь. — Расскажи нам, что же произошло в ту ночь.
— Каварил уже.
— Ещё расскажи. Для нас.
— Латно, ещё каварить путу. Но патом, отнако, коняку наливай. Язык устал, нато горло мочи.
— Я налью, не переживай! — вдруг ответила степенная дама. — Только рассказывай.
— Карашо, — улыбнулся Энакин и в предвкушении горячительного напитка заговорил быстро и убедительно: — Ночь тёмна пыла. Только звёзты. Моя чум спал. Отес огненный вота пил. Там, где люча ночуй. Русский тоже пил, все. Тот день праздник пыл. Люча Набоков кавори, Паска насыватся. Покрута плохо шла. Тунгус весной пелку промышлял. Как раз белка гон хотит, карашо бить. За день можно вот столько промышлять, — показал два раза по десять пальцев. — Мой тоже пил, но мало. Люча Набоков два раза наливай, потом нет. Говорит, мал ещё. Как мал? Мой тринадцать зим пережил. Отнако калава всё равно хворай. Лежи чум да помирай потихоньку. Ночью ухо слушай: сопаки говорят, олени хоркают. Нос дым чует, глаза тень витят. Мой выпегай из чум на улицу, от страха ноги не пегут. Том лючин гори. Там купец Набоков гуляй. И отес мой там тоже гори. Энакин таяк хватай, беги туши. Отнако нельзя туши,
