Нет причин, чтобы жить.
Раньше у меня была причина: жить так, словно я умираю, как поется в той старой песне Тима МакГроу.
Сейчас я живой и здоровый, но у меня нет причин жить.
— Лахлан, это Ларри, — на другом конце линии шелестит бумага. — У меня есть информация.
— Офигенно. Говори.
— Донор — человек по имени Оливер Джеймс. Врач, хирург, работавший в составе «Врачей без границ». Погиб в автокатастрофе. Ему было тридцать шесть. Женат, детей нет. В списке ближайших родственников есть родители, они живут недалеко от тебя. В Книленде или рядом.
Он дает мне адрес и просит позвонить, если еще что-нибудь понадобится.
Не знаю, что я там увижу. Я даже не знаю, чего ищу. Просто знаю, что больше не могу здесь оставаться. Мне нужно... даже не знаю. Но если смогу узнать что-то об этом Оливере Джеймсе, чье сердце бьется в моей груди, то, может быть, я…
Может, я что? Я не знаю.
Но я не сомневаюсь в необходимости поездки. Бросаю рюкзак и кое-какие вещи в кузов моего грузовика и направляюсь в Книленд.
Черт... вот это глушь. Настоящая глухомань. Какие-то редкие ранчо, фермы, и старые дома на холмах, за которыми шелестит старый лес.
Даже после того, как нахожу правильную дорогу, мне требуется еще тридцать минут, и наконец я вижу почтовый ящик с нужным номером дома. Выезжаю на длинную, извилистую, пыльную дорогу, которая, в свою очередь, ведет меня обратно в лесистые холмы. За спиной убегают поля, впереди возвышаются деревья высотой метров тридцать, раскачивающиеся под мягким ветерком. У меня в машине открыты окна, и я слышу запах воздуха, хруст гравия на грунтовой дороге и шорох шин.
Сам дом — крошечная развалюха, которой, наверное, лет сто, а может и больше. Дым вьется из трубы, несмотря на лето. Маленькое обшитое сайдингом крыльцо, старый белый «Сильверадо» с ржавым задним бампером припаркован на углу газона возле входной двери. Ледник справа и конюшня с загоном слева. Пара пятнистых лошадей спокойно пасется за углом. Лошади покрыты большими коричневыми и рыжими пятнами. Краска, может быть? Я мало что знаю о лошадях.
Я паркуюсь за «Сильверадо» и выскакиваю наружу. Конечно, в этих краях чужаков слышно за версту, так что, когда кто-то подъезжает, его уже ждут у двери.
Он старый. Семьдесят, может быть, восемьдесят лет. Высокий, прямой, крепкий мужчина, который когда-то был важной шишкой, и даже сейчас производит такое впечатление. Седые волосы зачесаны назад, пронзительные, глубоко посаженные карие глаза. Рука на сучковатой трости.
Я медленно делаю шаг вперед.
— Здравствуйте.
— Чем могу помочь, сынок? Вряд ли ты заблудился здесь.
— Нет, сэр. Я не заблудился.
— Тогда чего ты хочешь? Я ничего не покупаю, и с Богом в ладу.
Провожу рукой по волосам. Я оброс, даже усы появились. Нет смысла хорошо выглядеть, когда никто не смотрит на меня, кроме меня самого. В общем, в последнее время мне стало наплевать.
— Не знаю, как начать, сэр, так что просто скажу прямо...
— Всегда лучше говорить прямо. Ходя вокруг да около, точно ничего не добьешься.
— Меня зовут Лахлан Монтгомери.
— Причудливое имя.
— Да, наверное. Я родился с врожденным пороком сердца, и мне сказали, что, скорее всего, не доживу до тридцати.
— Жаль, что так вышло. Какое отношение это имеет ко мне?
Я вздыхаю. Противный старый пердун.
— Так и получилось около полугода назад. Я умер, но врачи вернули меня к жизни. Я наверняка бы не оклемался. У меня редкий тип крови, мне было очень тяжело найти подходящий донорский орган.
Старик прищуривается. Он начинает подозревать, куда я веду.
— Сынок, просто скажи.
