помогло бы. Если пересадить легкие и сердце, то последнее можно было бы заменить полностью, но после предыдущих хирургических вмешательств оба легких пристали к стенке грудной клетки, и никто на такую операцию не решился бы. Я сказал, что готов прооперировать Анну снова, но нужно сразу договориться, что это в последний раз. Мы оба чувствовали, что не можем оставить Анну перед лицом неизбежной смерти.
Когда мы спросили мнение Анны и ее близких, те согласились, что пусть лучше она умрет на операционном столе, чем лишится всякой надежды. А в случае успешной операции не будет больше никаких эхокардиограмм. Да, все, что мы предложили, – это спрятать голову в песок и надеяться на лучшее, но не было смысла дальше всех мучить.
Анну положили к нам в День святого Валентина – ровно через одиннадцать лет после того, как они с Дезом обвенчались. Как и следовало ожидать, пятая операция была чрезвычайно сложной и рискованной. Действуя не спеша и максимально осторожно, мы опять вскрыли грудную клетку и разрезали сердце, чтобы вновь добраться до правого предсердия. Когда мне удалось сделать это без происшествий, я вышел немного отдохнуть. Это правильный подход при сложных операций, а для немолодых хирургов со слабеющим мочевым пузырем – единственно возможный. Вскоре я был готов продолжить.
Я вскрыл правое предсердие, чтобы подобраться к левому, собираясь воспользоваться для этого оставшимся после третьей операции шрамом. У самого начала нижней полой вены, идущей к животу, я неожиданно обнаружил миксому правого предсердия – ничуть не меньше опухоли в левом, ради которой мы все и затеяли. Я удалил ее, хотя, если честно, она чуть ли не сама отвалилась. После этого мы убрали миксому и в левом предсердии. Дело было сделано, и я остался доволен своей работой. Мы зашили сердце, удалили воздух и подогрели кровь. Нисколько не возмутившись нашим вмешательством – уже пятым по счету, – измученное сердце переняло эстафету у аппарата искусственного кровообращения. Снова две миксомы по цене одной. Мы закрыли грудную клетку – раз и навсегда. Для меня это было облегчением, для Анны и ее близких – смирением перед судьбой.
После операции сперва все шло как обычно. Анна провела два дня на искусственной вентиляции легких, а потом из трахеи извлекли трубку и начали проводить частые сеансы физиотерапии. Все несказанно обрадовались тому, что ей удалось выжить. Но однажды Анне принесли суп и не проследили за приемом пищи. После инсульта у нее всегда отмечались проблемы с глотанием – она вдохнула горячую жидкость и подавилась. Ее долго лечили от инфекции легких, подключив к аппарату искусственной вентиляции; пришлось проколоть несколько курсов антибиотиков, не обошлось и без трахеостомии. Но Анна со всем справилась, и ее состояние не ухудшилось по сравнению с тем, каким оно было до пятой операции. Они с Дезом вернулись домой, где им предстояло учиться жить с неопределенностью, бороться с депрессией и стремиться к как можно более счастливой жизни.
Время шло, в больницу Анна не поступала. Центр Ривермед продолжал помогать ей, но наибольшую поддержку ей оказывали церковь и соседи. Иногда я спрашивал у доктора Форфара, слышал ли он что-нибудь об Анне, но потом мы оба потеряли с ней связь и не получали о ней никаких новостей, до тех пор пока один из моих знакомых не сказал, что видел ее в церкви. Она выглядела счастливой. Дез тоже. Он не оставил ее ни в горе, ни в радости. Периодически они посылали мне открытки.
В 2015 году, когда миновало более десяти лет после пятой, последней операции, у моего дома припарковался Аннамобиль. Анна сидела в кузове – по- прежнему в инвалидном кресле, но сияющая и цветущая. Дез подошел к входной двери с тортом в руках. С помощью сиделок Анна испекла его для меня в честь двадцать первой годовщины их с Дезом свадьбы.
Врачам случается благодарить бога за удачную операцию.
А что случилось со зловещими миксомами? Генетическая буря улеглась – мы одержали победу. Полагаю, не без божьей помощи. Мне на ум пришли строки из стихотворения «Цветок», написанного поэтом семнадцатого века Джорджем Гербертом: «В осеннем сердце – как я мог мечту лелеять, что придет расцвет?»[31]
Надеюсь, оба будут жить еще долго и счастливо.
12. Мистер Кларк
Прежде чем рассказать пациенту правду, убедись, что ты ее действительно знаешь и что пациент хочет ее услышать.
18 марта 2008 года. Я не спеша возвращался в свой кабинет после первой за день операции (пациентом был ребенок с отверстием в сердце; все прошло хорошо, родители счастливы), как вдруг увидел в дальнем конце коридора плачущую женщину. Одета она была шикарно, двое маленьких детей вцепились в ее пальто. Меня это не касалось, но я, хоть и посвятил хирургии сорок лет, по-прежнему не мог спокойно пройти мимо чужого горя. И эта душераздирающая сцена задела меня за живое.
Я не могу пройти мимо чужого горя, хотя, думается, сорок лет в хирургии должны были сделать меня черствым.
Остальные целеустремленно шагали мимо женщины с детьми, спеша по своим делам, но вовсе не потому, что им недоставало сострадания или порядочности, – причина крылась, вероятно, в горящих сроках, плановых показателях или листах ожидания. Я и сам было собрался свернуть в сторону своего кабинета, чтобы заняться горой бумажной работы, но не смог. Я решил подойти к женщине, хоть и выглядел, и чувствовал себя ужасно в пропотевшем насквозь хирургическом костюме.
Бедняжка была настолько поглощена горем, что не заметила меня, а если и заметила, то, видимо, приняла за санитара, который ждет лифт. Я тихо поинтересовался, могу ли чем-нибудь ей помочь. С минуту она собиралась с мыслями, после чего объяснила, что ее муж сейчас в лаборатории катетеризации. Он был при смерти, и врачи сказали, что ему не помочь. Теперь ей нужно было с кем-то оставить детей, чтобы вернуться к мужу и не позволить ему умереть в одиночестве.
