издательское сотрудничество Равницкого и Бялика, продолжавшееся до смерти поэта.
Бялик проводит в Одессе год, живёт в бедности[261], подрабатывает уроками иврита (их обеспечивают ему в качестве поддержки еврейские литераторы Одессы), изучает немецкий. Потом он переведёт на иврит Шиллера, а при переводе на иврит «Дон Кихота» будет использовать переводы романа Сервантеса на русский и немецкий языки – интересный подход.
Узнав, что дед при смерти, он вынужден вернуться в Житомир. Семь лет вне нашего города наполнены множеством событий: смерть деда, женитьба, участие в «бизнесе» тестя – торговле лесом (одна из попыток избежать нужды, так мучившей ранее), преподавание в польском местечке Сосновицы. Но при этом Бялик продолжает заниматься литературой и возвращается в Одессу уже зрелым поэтом. Если в 1892-м он никому не известен и появляется здесь без всяких связей, то в 1900-м переселяется в Одессу по приглашению виднейших деятелей еврейской культуры.
В Одессе Бялик не только продолжает преподавать, но в содружестве с Равницким создаёт издательство «Мория». В силу ограниченного спроса на литературу на иврите в целом главный упор делается на учебную литературу. Тем не менее издаются также сборники ивритской поэзии XII–XVIII веков (занятный плюс законсервировавшегося или «мёртвого» языка), а также сборник еврейских сказаний «Агада», впервые вышедший в 1908–1909-м годах, но с тех пор переиздаваемый постоянно, вплоть до наших дней – уже, конечно, в Израиле. Последнее – убедительное свидетельство добросовестной и высококачественной работы составителей и комментаторов – Бялика и Равницкого, живших, кстати, в одном доме.
В отличие от уже упоминавшегося в связи со строительством «Шахского дворца» правила «мы можем работать быстро, качественно, недорого; вы можете выбрать две опции из трёх» у Бялика было одно правило: мы работаем максимально качественно. В результате прибыль издательства была минимальной, зато каждая книга тщательно отредактирована и прекрасно оформлена. Требование к чёткости шрифта представляется очень обоснованным, ведь некоторые буквы – в отличие от латинского шрифта – кажутся почти не различимыми по написанию (особенно нам, увы, не читающим на иврите)[262].
Забегая вперёд, отметим, что опыт издания прекрасно оформленных книг пригодился в Берлине в 1923-м году. Расскажем об этом подробнее позже, сохраняя пока интригу.
Квартира Бялика в доме, около которого мы сейчас стоим – место встреч пишущей еврейской молодёжи, ищущей совета и помощи поэта, находящегося в зените славы. В 1907-м году Бялик написал статью «Наша молодая поэзия», где похвалил многих начинающих авторов, хотя они писали в манере, новой по отношению к манере самого Бялика – прекрасная щедрость по-настоящему великого человека. При этом Бялик был очень строгим – почти беспощадным – редактором, а многие произведения и вовсе не принимал в журнал, чей литературный раздел редактировал. В результате журнал потерял многих молодых литераторов: они предпочли более снисходительное отношение других изданий и альманахов[263].
При этом дом Бяликов оставался гостеприимным и открытым. Возможно, гости даже в какой-то мере заменяли хозяевам отсутствующих детей. Но куда важнее, что они были благодарной аудиторией. Поэт любил поговорить, мог «загореться» по любому поводу и начать рассуждения, восхищавшие слушателей: и широтой знаний, и богатством воображения, и сочной речью на украинском диалекте идиша, с ивритскими, арамейскими и русскими оборотами и поговорками. Как позже написал в письме знакомым философ и литературовед Михаил Осипович Гершензон: «
Слова «прост совершенно, точно приказчик» полностью отражают впечатление от фотографий Бялика – особенно в зрелом возрасте. Впрочем, при всём несходстве характеров и судеб, то же можно сказать и о В. И. Ленине. Никто – ни друзья, ни враги – не отрицал его гениальный ум. Но даже выдающийся мастер фотопортрета Моисей Соломонович Наппельбаум говорил, что не мог уловить ничего, что говорило бы об его величии[265].
В 1903-м году – после, увы, очередного еврейского погрома, на этот раз в Кишинёве – Бялик по, так сказать, поручению общественности едет на место драматических событий. Задача – художественно воплотить их и продажей литературного произведения обеспечить материальную помощь пострадавшим. После увиденного Бялик молчит полгода. Но потом на свет появляется «В городе резни» (в переводе Жаботинского – «Сказание о погроме»).
Вещь и сейчас невозможно читать без содрогания (то же можно сказать и о главе «Почин» романа Бориса Житкова «Виктор Вавич», описывающей еврейский погром 1905-го года). Казалось бы, после Холокоста, когда уничтожение евреев превратилось в индустриальную задачу[266], локальный погром, случившийся свыше ста лет назад, уже не может потрясать. Но Бялик с необычайной силой описал события, причём не побоялся гневно осудить безволие народа, отдавшего себя на растерзание. Впервые погром и сопровождавшее его насилие показаны с точки зрения пострадавших женщин; это тоже было необычно.
