По следам литераторов. Кое-что за Одессу

«Сказание о погроме» вдохновило одесситов на организацию отрядов самообороны. Это имело как прикладное значение – уменьшение числа жертв в ходе последующих погромов в Одессе[267], так и общественно-политическое. Друг Бялика Жаботинский становится одним из организаторов этих отрядов и так от литературы постепенно переходит к политической деятельности. Но об этом подробнее на Еврейской, № 1 – у дома самого Жаботинского.

Строго говоря, обличения собственного народа в этой поэме – продолжение цикла «Песни гнева», начатого Бяликом ещё в Сосновицах. В духе, ни больше ни меньше, библейских пророков (и тем же библейским размером с тонко уловимым ритмом)[268] Бялик выступал против косности народа и отсутствия стремления к обновлению. Зная современное еврейское общество в Израиле и по всему миру, в это сложно поверить. Но – доверимся еврейскому национальному поэту – так оно скорее всего и было в Российской империи конца XIX века[269].

В 1905-м году Бялик пишет ещё одну поэму «Свиток о Пламени». Несмотря на весь авторитет поэта, эту поэму не приняли, посчитали претенциозной, «модернистской», сочли неудачной по композиции и вообще невнятной по замыслу. При этом желание всё же разгадать замысел Бялика было так велико, что появилось три варианта перевода поэмы на русский язык. Но и это не помогло постичь поэму.

С этого времени Бялик пишет всё меньше стихов. В 1916-м году отмечается 25-летие творческой деятельности поэта, но все задаются вопросом о причине его молчания. Мы, однако, не будем углубляться в литературоведческие и психологические тонкости. Просто продолжим рассказ о жизни Бялика.

Ещё до Остапа Бендера[270] у Бялика возникли разногласия с Евсекцией – Еврейской секцией РКП(б). Внешне – чисто языковые. Евсекция признавала в качестве «правильного» еврейского языка идиш: он начался как диалект немецкого, но вырос в самостоятельный язык – в то время на нём разговаривало 11 миллионов человек. Сам Бялик, как мы отмечали, говорил на нём, но, в отличие от своих современников – «дедушки еврейской литературы» одессита Менделе Мойхер-Сфорима и Шолом-Алейхема – и будущего Нобелевского лауреата 1978 года-го Исаака Башевис-Зингера (Ицхока Пинхус-Менделевича Зингера), творил на иврите. Он, правда, переводил Мойхер-Сфорима и Шолом-Алейхема на иврит, чем в глазах большевиков только усугублял свою вину. Евсекция и РКП(б) в целом рассматривала иврит как язык реакционный, связанный с иудаизмом и сионизмом – эта связь, признаем, действительно была и по сей день сохраняется. В революционном рвении большевики запрещают его постановлением Наркомпроса в 1919-м году, книги не только не издаются, но и изымаются из библиотек. Московский Театр на иврите «Габима»[271] («Сцена») после триумфальных гастролей по Европе «оседает» в Палестине, а Бялик – с несколькими чемоданами шрифта – в Берлине.

35 видных еврейских семей выехали из Одессы в 1921-м году по личному письменному распоряжению Ленина, полученному благодаря заступничеству Максима Горького. Горький в то время хлопотал о многих, но, думаем, о Бялике – с особым энтузиазмом. Ведь он писал о Бялике так: «Для меня Бялик – великий поэт, редкое и совершенное воплощение духа своего народа, он – точно Исаия, пророк наиболее любимый мною, и точно богоборец Иов. Как все русские, я плохо знаю литературу евреев, но поскольку я знаю её, мне кажется, что народ Израиля еще не имел, – по крайней мере на протяжении XIX века, – не создавал поэта такой мощности и красоты. На русском языке стихи Бялика вероятно теряют половину своей силы, образности, но и то, что дают переводы, позволяет чувствовать красоту гневной поэзии Бялика»[272]. На выезде этих семей опробован приём «мягкого» избавления от инакомыслящих, повторённый в 1922-м году высылкой 160 философов и мыслителей (так называемый «философский пароход», хотя фактически судов и рейсов было два). На эту тему афористично высказался Троцкий: «Мы этих людей выслали потому, что расстрелять их не было повода, а терпеть было невозможно»[273].

Бялик поехал в Берлин, а не в Палестину, хотя в ходе трёхмесячного визита туда в 1909-м году смог лично убедиться в необычайной популярности своей поэзии: песни на его стихи распевали евреи-пионеры, осваивающие Эрец Исраэль – Землю Израиля. Правда, тогда же ему – преподавателю Одесской иешивы – отказали в должности учителя в Тель-Авиве как не имеющему высшего образования. Либо бюрократия Османской империи была больше, чем Российской, либо реальная причина отказа – политические соображения.

Смысл берлинской остановки деловой и прозаический. Нужно решить задачу возобновления издательской деятельности на иврите. Обстановка самая благоприятная: много еврейских беженцев из Советской России, считающих именно иврит языком своей национальной культуры, невероятно дешёвая – вследствие послевоенной гиперинфляции – немецкая марка (вспомним описывающий это время роман Ремарка «Чёрный обелиск»). Бялик возобновляет работу «Мории», основывает второе издательство «Двир», скупает книги прочих издательств. Задача – обеспечить книгами на иврите растущее еврейское население Палестины. Параллельно совместно с женой издателя Зейдмана он создаёт несколько иллюстрированных книг детских стихов и сказок – первое, что учат дети в современном Израиле. Это ещё одна параллель с Пушкиным: благодаря сказкам Пушкин и Бялик – первые литературные имена для нас и для детей Израиля соответственно.

Гордясь своими деловыми успехами, Бялик пишет знаменитому историку и своему другу Семёну Марковичу Дубнову [274] «Не прошло и года, как в моём распоряжении оказался наполненный книгами склад, и хотя книги эти только поступают в руки распространителей, я почти выплатил все ссуды, взятые для их издания. Я начал без единой собственной копейки – и вот какие замечательные итоги! »[275]