«Гудке», потом в других изданиях. В 1938-м – по настоятельному совету Петрова – пишет «Зелёный фургон», где описывает бурную молодость, а своего друга выводит как Володю Патрикеева. Умирает Козачинский в Новосибирске в 1943-м – в 39 лет! – от болезни сердца.
Евгений Петрович Катаев прожил практически столько же. И бурная молодость у них была похожа. Вот только если у Козачинского сначала был уголовный розыск, потом тюрьма, то у Катаева-Петрова наоборот: сначала он вместе со старшим братом посидел за «Маячный заговор» (см. предыдущую главу), а потом работал в уголовном розыске. Катаев-младший проходил все необходимые проверки и в сокрытии факта пребывания в тюрьме уличён не был[387]. Год рождения он изменил с 1902-го на 1903-й, а в церковные книги никто при проверке не заглянул (возможно, церковь на углу Белинского и Базарной уже закрыли), и подмена прошла гладко. Пришлось прожить жизнь более молодым человеком[388]. Возможно, в 1938-м что-то начали «копать», поэтому он обратился к Козачинскому с просьбой «беллетризировать» свою работу в одесском уголовном розыске. Более детальный анализ, проведенный, в частности, в «Печальном Римейке», показывает, что и в Володе Патрикееве, и в арестованном им главаре банды Красавчике[389] есть черты самого Козачинского. Более того, задерживал Козачинского не Катаев, а другой сотрудник уголовного розыска. Да и участие Катаева в организации пересмотра приговора – тоже легенда. В день вынесения приговора о расстреле Козачинского Верховным судом УССР – 1923–09–13 – Евгений Катаев подал рапорт о предоставлении отпуска, плавно перешедшего в отставку. Так что Козачинского в Москве он мог встретить словами комбата из песни Высоцкого: «А что не недострелили, так я, брат, даже рад!»[390] Уйдя из уголовного розыска, Катаев-младший двинулся к Катаеву-старшему в Москву. Он не догадывался, что главным в его жизни будет не воссоединение с братом, а содружество с Ильфом.
Вот мы и переходим к другой паре – Петров – Ильф, чьи житейские и творческие обстоятельства разбросаны по множеству публикаций, так что нам пришлось немало потрудиться ради их поиска – а потом ещё больше ради отбора наивыразительнейших подробностей.
Пара Петров – Козачинский практически не на слуху. Как мы рассказали, связывает их только драматическая коллизия, впрочем, достаточно типичная для той бурной эпохи. Зато пара Петров – Ильф или, в обиходе «Ильф и Петров» – совершенно другое дело[391]. Действительно, в творчестве этой пары нельзя просто говорить о примере невероятного синергетического эффекта, когда написанное вместе в разы лучше написанного по отдельности. Ведь формально об этом и судить нельзя: после начала работы над «Двенадцатью стульями» и до самой смерти Ильфа они вдвоём писали не только художественные произведения, но и деловые письма, и даже по редакциям ходили вдвоём. Раздельное – написано или ранее, в менее зрелом возрасте, или Петровым после смерти Ильфа, а отношение к ней видно из такого эпизода:
«
Евгений Петров пережил друга на пять с небольшим лет: «Дуглас», на котором он возвращался из Краснодара с заметкой, написанной в осаждённом Севастополе, уходил от атаки немецких самолётов – и врезался в курган в Ростовской области[393]. Петров не погиб ни в самом городе, ни на лидере «Ташкент», чей последний переход в Новороссийск отмечен многими часами немецкой бомбёжки (в общей сложности – примерно 360 бомб), ни в автомобильной аварии по дороге из Новороссийска в Краснодар. Но смерть всё же настигла его. Абсолютной табели о рангах в искусстве нет. Мы помним прекрасных молодых поэтов, погибших на фронте, и можем только догадываться, каких прекрасных произведений лишились. Но из уже состоявшихся писателей, погибших в Великую Отечественную, Евгений Петров – значительнейший. Константин Симонов, бывший с Петровым на Кольском полуострове, написал стихотворение «Смерть друга». Оно из тех, что хочется учить наизусть, даже если Вас «перекормили» литературой о войне в школе.
Повторимся: со дня смерти Ильфа Петрову отпущено пять лет, два месяца и 19 дней. После смерти соавтора Петров опубликовал часть дневников Ильфа и задумал большую книгу «Мой друг Ильф». Также он руководил журналом «Огонёк» и написал ещё несколько киноповестей. «Ещё несколько», т. к. совместно они написали титры к изумительной немой комедии «Праздник Святого Йоргена» с неподражаемыми Ильинским и Кторовым, сценарии к двум фильмам без особого успеха[394], а также сценарий (совместно с В. П. Катаевым) к поставленному режиссёром Александровым фильму «Цирк». В последнем случае, по их мнению, замысел был так искажён, что авторы сняли свои имена из титров. Точнее, Александров взял успешную пьесу трёх авторов «Под куполом цирка» и – как Микеланджело – «отсёк всё лишнее», но кое-что и приклеил [395]. А могли остаться в титрах и – скорее всего – стать «орденоносцами». В те годы это было так почётно, что потом в титрах комедий «Музыкальная история», «Антон Иванович сердится» или «Воздушный извозчик» писали бы «сценарист – дважды орденоносец Евгений Петров»[396].
Итак, главная суть этого творческого союза в том, что за годы работы возник один писатель – «Ильф и Петров». В Одессе – ещё одна «маленькая забавная подробность» – есть достаточно населённая улица Ильфа и Петрова и небольшой переулок Катаева (правда, он отходит от Пироговской улицы, где Катаев жил в квартире 56 дома № 3 – см. главу 7). Рискнём предположить (with all due respect, как выражаются в американских фильмах герои прежде, чем высказать резкое мнение), что число читателей Ильфа-Петрова и Катаева в мировом масштабе пропорционально числу жителей
