По следам литераторов. Кое-что за Одессу

впечатляющие произведения.

По несправедливому стечению обстоятельств он часто воспринимается как беллетрист, в смысле – более-менее профессиональный бытописатель, без философской системы и широкого обобщающего взгляда. На самом же деле Лев Толстой не случайно «из всех младших современников… по- настоящему любил одного Куприна»[514]. Куприн, конечно, не продолжал толстовские сложные философские построения, не развивал его идеологию, а демонстрировал своими произведениями простую – а потому главную – линию Толстого. Она высказана ещё главным героем повести «Казаки» Олениным: «Кто счастлив, тот и прав!»

Если Олеша придумывает метафоры, боясь, что не сможет завлечь читателя интересным сюжетом, если он пьёт от безысходности, то у Куприна всё наоборот. Он пишет занимательно, увлекает читателя так, что тот уже не обращает внимание на стиль, и пьёт Куприн от избытка счастья, от ощущения собственной силы, яркости, живости и богатства окружающего мира. Можно сказать, у него был профессиональный интерес к жизни: он был предтечей Михаила Кольцова, три дня проработавшего в московском такси, или даже Израиля Петровича (Ильи) Штемлера, работавшего и в такси, и в универмаге, чтобы потом писать «производственные» романы, поражавшие читателя «застойных лет» обилием профессиональных терминов и деталей.

Куприн имел не только последователей, но и по крайней мере одного предшественника, так же как он жадного до жизни. Это Пётр Первый. Он – как и Куприн два века спустя – осваивал все ремесла и профессии, до которых мог дотянуться. Впрочем, стоматологические эксперименты давались Куприну тяжелее: он не мог, тренируясь, удалять зубы «в приказном порядке». С другой стороны, Пётр – при всех своих имперских полномочиях – не имел возможности опускаться в водолазном снаряжении на морское дно или летать на первых аэропланах, что делал Куприн как раз в Одессе. Для дотошных экскурсантов: под воду он опускался в Хлебной гавани (в полукилометре от дома на Маразлиевской, если по прямой), а летал вместе с лётчиком и борцом Иваном Михайловичем Заикиным[515] – полёт закончился аварией, но оба отделались ушибами.

Начались эти изучения различных профессий по достаточно прозаичной причине. Отец Куприна – Иван Иванович – умер в 1871-м году, когда будущему писателю исполнился год. Мать переехала с ним в Москву. С шести лет Куприн на «казённом довольствии»:

1876–1880 – Московский Разумовский пансион.

1880–1887 – Второй Московский кадетский корпус.

1887–1890 – Александровское военное училище.

1890–1894 – подпоручик 46-го – Днепровского – полка.

В 24 года Куприн выходит в отставку, не имея ни гражданской профессии, ни опыта гражданской жизни вообще. Конечно, у него богатый опыт и материал по жизни армейской, что в сочетании с писательским талантом позволяет выдавать «на гора» рассказы, повести и даже (уже в парижской эмиграции) роман «Юнкера» – и всё из армейской жизни. Но кипучий интерес к жизни и естественное желание расширить тематику произведений заставили Куприна осваивать разные специальности, вникать в жизнь представителей многих профессий. При этом восхищение профессионализмом так переполняет писателя, что это чувствуется даже в образе проститутки Тамары из повести «Яма», даже в образе Бек-Агамалова из «Поединка».

Вообще, с «Поединка» началась всероссийская известность Куприна. Он, конечно, главного героя – Ромашова – писал с себя, но отсёк свою злопамятность, внезапные приступы бешенства, болезненное самолюбие, которые склонен был объяснять наличием татарской крови: его мать Любовь Андреевна Кулунчакова – из рода татарских князей[516].

Одесситы обожают Куприна за рассказ «Гамбринус». Он в числе тех примеров, которые мог бы привести Юрий Михайлович Лотман, говоря, что искусство не описывает, а создаёт жизнь. Лотман ограничился «тургеневскими барышнями» (их, по его мнению, не было до Тургенева) да Рахметовым (после его появления в «Что делать?» началось массовое испытание себя на гвоздях[517]). Одесский «Гамбринус» был культовой точкой экскурсий по Дерибасовской. Он продолжал действовать, когда – в рамках очередной антиалкогольной кампании – закрывали все другие пивные. Было совершенно неважно, что в купринском «Гамбринусе» – на Преображенской около Дерибасовской – давно пункт приёма стеклотары, а второй – в переулке вице-адмирала Жукова угол той же Дерибасовской – присвоил «бренд».

А ещё Куприн видел Ленина. Причём отношение к «вождю мирового пролетариата» у него было вполне коммунистическое[518].

Куприн пришёл к Ленину с предложением издавать газету «Земля» (он вообще сочувствовал эсерам). Он описал глаза Ленина как глаза лемура в парижском зоопарке – золото-красные. Куприн увидел в Ленине «помесь Калигулы и Аракчеева» и написал эмоционально и хлёстко:

«Красные газетчики делают изредка попытки создать из Ленина нечто вроде отца народа, доброго, лысого, милого, своего «Ильича»… Никого лысый Ильич не любит и ни в чьей дружбе не нуждается. По заданию ему нужна – через ненависть, убийство и разрушение – власть пролетариата. Но ему решительно всё равно: сколько миллионов этих товарищей-пролетариев погибнет в кровавом месиве. Если даже в конце концов половина пролетариата погибнет, разбив свои головы о великую скалу, по которой в течение сотен веков миллиарды людей так тяжко подымались вверх, а другая половина попадёт в новое неслыханное рабство, – он – эта помесь Калигулы и Аракчеева – спокойно оботрет хирургический нож о фартук и скажет:

– Диагноз был поставлен верно, операция произведена блестяще, но вскрытие показало, что она была преждевременна. Подождём ещё лет