«По приходе в порт какого-либо государства, как известно главному правлению, – писал шкипер, – я должен был бы в таможне предъявить свои бумаги и под присягою показать, зачем, куда и откуда иду… Со своей стороны думаю, что открыть и распространить известие о занятии Сахалина и прочих мест никоим образом не следовало бы».
Да, знаете, Николай Константинович, ведь война близка, и, конечно, иностранцы не упустят раздобыться от нас новостями, нужными для них. Шутка ли, простоим всю зиму! А то получится, что в Петербурге от нас – исполнителей дела – еще ничего не знают, а уж иностранные газеты раструбят на весь мир о наших открытиях. Люди мои могут разболтать, а упрек мне.
«Вообще приход наш в Гонолулу мог подать повод ко многим различным подозрениям, – продолжал он читать, – и иностранные консулы не упустили бы случая собрать все возможные сведения о распоряжениях и действиях нашего правительства в сих краях. Кроме того, у меня нет векселей, которые я сдал за ненадобностью, и хотя кредит в Гонолулу я, конечно, получу, но и это вызовет подозрения».
Пишу, что придется за этот кредит платить порядочные проценты.
«Славный он человек, честный и настоящий товарищ, – подумал Николай Константинович, – и основательно составил рапорт».
– Еще пишу, что погода в эти дни штормовая, – продолжал шкипер.
Он не забыл упомянуть и советы Невельского, и болезнь плечевых суставов у всей команды.
– Тут нашла коса на камень, – самодовольно сказал шкипер, – я все написал, как следует в таких случаях, и придраться ко мне нельзя! На это письмо правлению возразить будет нечего!
Клинковстрем в главном правлении на отличном счету, отношения его с младшим Врангелем и с Этолиным хорошие. Клинковстрем вне подозрений. Но он согласен с Невельским, что правление присылает ошибочные распоряжения и действует в этом краю недальновидно. Клинковстрем шел с неохотой на Сахалин. До него доходило много разных слухов о Невельском. Но теперь он составил свое мнение и даже чувствует, что сам увлечен тем, что делается тут.
В этот день в кают-компании «Иртыша» созвали военный совет. Обсуждали, как зимовать, что строить, чем кормиться. Клинковстрем видел – все поглядывают на него. Он заявил, что предоставляет часть продовольствия в распоряжение начальника поста, но просит назначить пайки и строго все рассчитать. Наотрез отказался делиться своими запасами вина и добавил, что сможет отпускать вино лишь в случае крайней необходимости.
…Однажды вечером, обходя расставленные посты, Бошняк услыхал, что кричит Парфентьев.
– Ваше благородие! Пароход идет.
Бошняк на своих сильных ногах как тигр кинулся к берегу мимо строившегося барака. Он взбежал на бугор.
Над бухтой и лесами растянулся черный дым. Что-то торжественное было в том, как пароход входил в безмолвный залив. Над гладью вод и молодого льда, среди ровных черных стен прибрежного камня и вековых лесов загудел пароходный гудок. Шла долгожданная шхуна «Восток»!
«Первый гость в этих угрюмых местах! Да еще не простой корабль, а винтовой, – с радостью и гордостью думал Николай Константинович. – На ней служит Чихачев, друг и товарищ по многим тяжким скитаниям в тайге…»
Бухта до половины в тонком льду, поэтому шхуна стала поодаль. В тишине раздался отчетливо слышимый звук рухнувшего в воду якоря.
Бошняк, Орлов, Клинковстрем и Гаврилов сели в шлюпку. Гребцы стали пробиваться сквозь тонкий лед. Их встречал командир шхуны Римский-Корсаков, высокий офицер с узким лицом и закрученными тонкими усами. Тут же Николай Матвеевич Чихачев, загоревший, как мулат, и все офицеры шхуны. Приготовлено угощение из свежего мяса только что убитого матросами сивуча…
– Николай Матвеевич! Боже, счастье какое! Удалось повидаться!
Оказалось, что шхуна снова была в Де-Кастри, письмо Невельского получено… Бошняк остался ночевать на судне, чуть не до рассвета шли разговоры. Шхуна прогостила в Хади два дня.
Римский-Корсаков предложил Бошняку из своих запасов шесть ведер вина. Для строившегося на берегу барака он приказал из всех люков шхуны вынуть все стекла, какие только возможно.
– Но как же вы сами! Ведь вам предстоит…
– Пустяки! – успокаивал Бошняка молодой капитан-лейтенант. – Мы идем в теплую страну!
– Ах, как я благодарен вам! – восклицал Бошняк.
Клинковстрем и Гаврилов послали на шхуну на своих баркасах пресную воду. Бошняк велел казакам напечь для команды «Востока» свежего хлеба. 23 октября в сумрачный ветреный день шхуна уходила. Она шла в Японию на соединение с эскадрой адмирала Путятина. Накануне крепким восточным ветром в бухте переломало весь лед и вынесло в море. Бошняк и Гаврилов на вельботе отправились провожать. Долго держались они под веслами, глядя вслед уходившему пароходу. Дым долго еще тянулся над лесом.
Офицеры вернулись на «Иртыш», где Бошняк в эти дни жил в каюте вместе с Гавриловым. На «Иртыше» холодней и неуютней, чем на «Николае». Но Бошняк чувствовал, что по многим причинам должен быть именно тут. С каждым днем Гаврилов становился проще и естественней. Оказалось, что он довольно отважен, трудолюбив, сам работает на берегу, как простой плотник, и, кажется, любит трудиться, умеет владеть топором.
На берегу матросы построили из сырого леса большой барак. Туда должна перейти береговая команда и экипаж «Иртыша». Офицеры поместятся в
