Тут Путятин возразил, что Невельскому надо отдать справедливость… Муравьев меньше всего желал бесконечно отдавать ему справедливость. Адмирал со вздохом заметил, что гавань жаль оставлять: уж очень хороша. Муравьев сказал, что согласен оставить здесь пост из десяти человек.
Путятин мог бы сказать, что его сдерживало существовавшее недоверие к Амуру и он не желал тревожить противников амурского дела в Петербурге, давая козыри одним или другим. Он полагал, что пока не в Амуре дело. Нужен трактат с Японией. А пока трактата нет, кажется, приходилось и Муравьеву уступать. Ничего не попишешь!
Адмирал согласился снять все укрепления и уходить из Хади. Немедленно были отданы приказания о прекращении работ. Пошли на кладбище. Муравьев опустился на колени и помолился на могилах умерших в прошедшую зиму.
– Я тут церковь собирался построить, – сказал адмирал, – на костях наших великомучеников. Вот, как видите, уже привезли бревна и камни.
Муравьев согласился, что со временем тут надо построить храм.
У кладбища почти готова батарея. Работы уже оставлены. Повсюду груды свежей земли и бревна. У палаток шеренгами построились матросы в рабочей одежде. Путятин представил офицеров.
Муравьев видел, какой огромный труд положен зря. Не ждал он от офицеров и экипажей Японской экспедиции, что после южных экзотических стран они так возьмутся за эту мокрую таежную землю. Видно, люди потрудились с охотой. Русский дух из них еще не выветрился.
– Все, все надо убрать, господа, снять эти батареи! – сказал Муравьев офицерам, сожалевшим о своих трудах. – Сейчас война, не время занимать бухту, как бы прекрасна она ни была.
Орудия, которые с таким трудом сняты с «Паллады», предстояло снова подымать.
– Брустверы разрушить! – приказал Путятин. – Останутся лишь здания…
– Разрушить недолго, ваше превосходительство! – заметил рослый молодой офицер Зеленой.
Зашли в лазарет.
– Можете быть откровенны со мной, скажите, почему все вы оказались жертвами? – спросил Муравьев, оставаясь наедине с Гавриловым.
– Ваше превосходительство… – заговорил Петр Федорович.
Муравьев помнил этого офицера с круглым и смуглым солдатским лицом. Но теперь оно исхудало и побледнело до неузнаваемости, только густые черные брови остались.
– Вина майора Буссэ… Он обрек… – Гаврилов заволновался при виде недовольства Муравьева.
– Мне кажется, вы ошибаетесь, виноват не майор Буссэ.
– Уверяю вас, ваше превосходительство. – Гаврилов стал сбивчиво рассказывать историю зимовки.
– Вы говорите не свои мысли, – резко сказал Муравьев.
– Как же? – растерялся Гаврилов. – Да спросите Геннадия Ивановича. Невельской беспристрастно судит. Все дело – как его дитя… И он скажет, что Буссэ!
«Отец? У него тут школа? Питомцы?» Все, как попугаи, повторяли одно и то же. Генерал обнял Гаврилова и поцеловал, сказал, что наградит, берет его с собой на шхуне в Де-Кастри и первым же судном отправит домой, на Камчатку, а дома стены лечат.
Поднялись на росчисть, где несколько человек в белых рубахах почему-то продолжали копать огород. С лопатой в руке к генералу подошел бывший начальник поста лейтенант Бошняк. Он числился больным и поэтому находился в отпуске и не представлялся со всеми вместе.
– Я много слышал о вас, – сказал губернатор, – и премного вам благодарен за все, что вы совершили так отважно. Вы открыватель этой гавани. Вы представлены мной к награде. Государь знает о вас.
Муравьеву уже доложили, почему Бошняк нездоров и в чем это выражается.
– Почему вы продолжаете работу, когда уходим отсюда?
– Труд доставляет мне удовольствие и отдых, ваше превосходительство, – ответил Николай Константинович, а глаза его холодно смотрели в лицо губернатору. Взор без выражения и неподвижен. – Кроме того, огород здесь необходим. Тут должен остаться пост.
– Своими подвигами вы превзошли самого Невельского, – продолжал Муравьев. – Они беспримерны, и я всегда помню о них.
Труд в самом деле успокаивал Бошняка. К тому же он выработал в себе взгляд, что труд является обязанностью каждого человека. Он полагал, что ничем не смеет отличаться от окружающих.
– Я работаю, как учил меня Геннадий Иванович…
Бошняк сказал, что все офицеры Амурской экспедиции этим не гнушаются.
«Он в самом деле странен».
Муравьев сказал, что завтра идет в Де-Кастри, а оттуда в лиман и в устье и что на шхуне есть свободная каюта, он охотно берет с собой Николая Константиновича, просит быть на борту сегодня же.
– Вместе отужинаем!
– Если есть свободная каюта, ваше превосходительство, то, может быть, лучше поместить более нуждающихся… Вот мои лучшие учителя и товарищи, –
