сказал он, подходя вместе с губернатором и адмиралом к краю огорода, у которого навытяжку стояли двое казаков в белых рубахах с лопатами в руках. – Им я обязан жизнью.
– Парфентьев! Ты ли, братец? – воскликнул Муравьев.
– Ждрав желаю, ваше вышокопревошходительштво! – гаркнул рослый рыжеватый казак.
– Здра-ав-ав… – тонко прокричал коренастый Кир Беломестнов.
– Помнишь, Парфентьев, как ты снимал меня с мели в Охотске, я на «Иртыше» не мог в море выйти?
– Довелошь вштретитьшя, вашевышпрештво! – прослезившись, произнес Парфентьев.
– А где же семья твоя? В Охотске?
– Никак нет, у наш – в Петровшком.
– А у тебя?
– Там же и у нас, уже третий год доживают.
– Рад вас встретить, братцы! Я много слышал о вас. Тебе, Парфентьев, предоставляю отпуск, пойдешь со мной на шхуне домой, к семье! И ты, Кир, тоже!
– Отпускают нас?
– Здесь снимается все. Суда уйдут. Пока оставляем эти места. Довольно сушить болота костьми православных!
– Ваше превосходительство, – вдруг сказал Бошняк. Глаза его странно блеснули. – Посмотрите, место обживается… Как соскучились матросы Японской экспедиции по труду крестьянина… Пашут, строят… Берега приглубы…
– Мы снимем тут все до более счастливых времен, Николай Константинович…
Бошняк угрюмо насупился. Он стал кусать губы.
– Прошу вас сегодня же на шхуну, – повторил губернатор. – А завтра вечером мы уходим с вами, Николай Константинович. Вы рады будете повидать друзей?
– Он тяжко болен, его нервы совсем плохи, – сказал Путятин, когда все пошли, а Бошняк и казаки снова стали копать.
– Я предложу ему отпуск с поездкой в Россию. Я уж сказал, что труды его не забудутся.
– Вот дожили мы ш тобой, Кир, – сказал Парфентьев, обращаясь к своему товарищу.
Беломестнов ничего не ответил. «Домой! К семье!» – радостно подумал он. Даже не верилось. Да еще на паровой шхуне!
Шкипер компанейского корабля Клинковстрем представлен был генералу на берегу вместе с офицерами фрегата. Путятин уехал на судно. Вечерело. Муравьев беседовал с Клинковстремом наедине в бывшем офицерском флигеле, при свете свечей. Он просил выложить все, быть откровенным, объяснил, что начинает расследование причин гибели экипажей.
– Я этого не потерплю, и виновные будут наказаны.
– У творца в материальном мире, ваше превосходительство, порядок и связь, – тщательно выговаривая окончания слов, начал Клинковстрем, а глаза его от сдерживаемой ярости казались совершенно белыми, – но провидение должно быть и в управлении разумными существами…
«Что за тирада? – подумал Муравьев. – Что он хочет сказать? Не в мой ли огород камень? Неужели тоже сумасшедший?»
– Я прошу вас высказаться ясно!
Клинковстрем ответил твердо и медлительно, что он всегда и все говорит ясно.
– Лейтенант Гаврилов, – продолжал он, – зимовал в Охотске, Камчатке и Аяне, а также в Анадыре, но нигде, по его словам, нет такого странного климата и такой суровой зимы, как здесь!
– Что это означает?
– А это означает, ваше превосходительство, что правление Компании и высшая администрация Сибири должны были все предвидеть. Я говорю вам прямо: нельзя, ваше превосходительство, терзать людей безнаказанно! Я служу в Компании пятнадцать лет, и никто никогда не смел упрекнуть меня! Но я весной написал письмо в правление Компании о том, что мне не с кем было выйти в море и управлять парусами!
Клинковстрем сказал, что судит обо всем так, как предписывает закон, и не может найти оправдания.
– Начальство, где бы оно ни находилось, должно отвечать за то, чем оно заведует и что находится под его ответственностью.
– И что же тут за странности климата? – перебил Муравьев.
Клинковстрем прекрасно понял, что его хотят сбить с толку. Но он мог ответить и на этот вопрос, не упуская главной мысли.
– На середине бухты в декабре и январе в двенадцать часов дня в среднем тридцать пять градусов, в то время как на берегу тридцать два и в лесу – тридцать. Неожиданно температура повышается до нуля и снова падает до тридцати с лишним.
И Клинковстрем добавил, что он всегда верил, что власть и управление поручаются наиболее честным и предусмотрительным лицам в государстве, как и в частных компаниях, и если эти лица, ведающие учреждениями, так осквернили святые понятия долга, то и должны понести заслуженную кару.
– Будучи много лет безупречным по службе, я заявляю вам, ваше превосходительство, что вы виновны, и как бы далеко вы отсюда ни находились в то
