потерял в недавней войне).
С другого крыльца – Васькина наступает:
– Тронь тока мальца, я тебя той же клюкой отпонужаю…
Повоюют-повоюют – и по домам. Потом наказывают каждая своему:
– Ты с этим сорванцом не водись, дай я тебе ковшиком шишку-то потру…
В эту зиму корова Майка никак не могла разродиться. Стояла в загоне, мутно смотрела своими огромными глазами и мычала. Мать то и дело бегала по ночам в стайку проверять, не телится ли? Возвращаясь, о чем-то шепталась со свекровью, ложилась ненадолго вздремнуть. Васька тоже беспокоился, так как она однажды сказала:
– Нечего ноги бить, весной погонишь в стадо припасывать телка.
Припасывать – значит, доглядывать за молодым глупым телком, пока тот не привыкнет ходить со взрослыми коровами. Васька же всегда с завистью смотрел в сторону мальцов, которым по весне доверяли ходить со стадом. Посмотрит на иного: на плече сумка, в одной руке – кнут, в другой – рожок, и так хотелось побежать вслед, так мечталось приложить к губам рожок и загудеть: «Ту-ру-ру, туру-ру…»
У Васьки уже был припасен такой же: обыкновенная катушка из-под ниток, на нее с одной стороны натянута узкая полоска резинки от велосипедной камеры, все это вставлено в согнутый из жести конус. Поэтому не терпелось поскорее увидеть теленка, вскакивал с постели утром и бежал смотреть в прихожую, где каждый год возле перегородки устраивали для новорожденного загон на несколько дней, пока не окрепнет.
И дождался. С мокрой свалявшейся шерстью, с разбросанными по шкуре белыми пятнами, выглядел он жалко и беспомощно.
Пытался вставать на свои некрепкие ноги, но ничего у него не выходило. Встав, боялся сдвинуться с места, только тянул свою глупую морду да взмыкивал.
– Боря… Боря… – не зная почему, именно так стал называть его Васька. Однако трогать боялся, то протягивая к телку руку, то отдергивая.
– Марш за стол, – крикнула из кухни бабка. – Опять удерешь голодный!
Поставила перед ним чашку картошки, положила огурец.
– Чё не ешь-то? – спросила.
– Баб, а теленочка мы Борей назовем?
– Борей, Борей, ешь.
Пришла весна, и, обходя каждый барак, на пороге появился пастух, который переписывал скотину, поясняя, сколько нужно будет платить за корову, теленка, овцу. Записали и Борю. В первых числах мая, облачившись в приличествующую случаю одежонку, выгнал Васька и своего бычка. И запел его рожок:
– Ту-ру-ру… Ту-ру-ру…
Вечером, намаявшись, с промокшими ногами, пощелкивая кнутом для форсу, на виду у всех жителей барака загнал Борю туда, где и надлежало ему быть.
– Ах, кормилец ты мой, – семенила рядом бабка, – голодный небось, пойдем, милый, я тебе кусочек мясца отварила с картошечкой.
И пока Васька ел, сидела напротив, вздыхала.
С этого дня даже отец стал интересоваться, вернулся ли со стадом бык. Только по своему обыкновению путал ударение, нажимая на первый слог:
– Быка нету?
Недолго продолжалась Васькина работа: Боря быстро привык и, когда гнали коров по родной улице, еще издали бросался со всех ног к воротам – чуяла скотина, что хозяйка к ее приходу приготовила ведерко воды, сдобренное картофельными очистками.
В самом Ваське произошли малозаметные окружающим перемены. Словно брошены были в пашню его юной души зерна взрослости. Зерна эти стали набухать, и уже наметился характер человека, которому через несколько лет идти по земле самостоятельно, заводить семью, свое хозяйство, взваливать на свои плечи бремя ответственности за семью, за детей, за престарелых родителей, за страну. И, когда уже Боря стоял в загоне, подходил к нему, деловито похлопывая по шее, что-то говорил, лез на сеновал, скидывал оттуда охапку сена.
Не замечали перемены и его друзья, Арканя с Миканом, – для них он оставался таким же товарищем в извечных мальчишеских играх, а обе бабки из-за его скандалов с Вовкой, казалось, никогда не сойдутся вместе, чтобы поведать друг дружке свои старушечьи горести.
Боря подрос, на лбу появились небольшие рожки. Ваську по-прежнему признавал, только однажды, ни с того ни с сего, подкравшись сзади, столкнул мальчика с козел для распиловки дров на чурки.
Пришла и осень. Арканя с Миканом пошли в школу. Вовка к тому времени переехал на другую квартиру. Васька остался один. Пока друзья постигали азы грамоты в первом классе местной начальной школы, слонялся по двору, пробовал что-то мастерить, бросал, и, пожалуй, единственной отрадой для его сердца был бык Боря. Предоставленный самому себе, он перед оградой, на поляне жевал пожелтевшую траву.
– Пасешься? – словно к человеку, обращался Васька. – И не скучно тебе? – спрашивал. – Ну-ну, скоро в стайке будешь стоять, и никуда тебя не пустят.
