«Дар особенный»: Художественный перевод в истории русской культуры

размеров, в сущности, представляет собой все тот же четырехстопный хорей с чередованием рифмованных и нерифмованных строк, как это и было уже принято при переводе испанского романса:

                          Как испанец, ослепленный
                          Верой в Бога и любовью,
                          И своею ослепленный,
                          И чужою красной кровью
                          Я хочу быть первым в мире,
                          На земле и на воде,
                          Я хочу цветов багряных,
                          Мною созданных везде [551].

Имеет смысл проиллюстрировать этот любопытнейший метрический поиск размера, наиболее адекватно передающего своеобразие инонациональной поэзии, этот метрический эксперимент Бальмонта, некоторыми примерами:

                     Горю, горю! Воды скорее,
                     Всю душу мне сожгла любовь! [552]
                     (Мир искусства)

                     Пламя, пламя! Я сгорела!
                     Дом мой взят огнем пожара (с. 74).
                     (Театральная библиотека)

* * *

                     Меня назвали Обольститель,
                     Мне в этом праздник и весна:
                     Я тотчас женщину бросаю,
                     Чуть женщина обольщена[553]
                     (Мир искусства)

                     Обольститель, – так молвою
                     Назван здесь в Севилье я,
                     И потешиться красою —
                     Радость лучшая моя (с. 92).
                     (Театральная библиотека)

* * *

                     Я мертв, и нет уж мне спасенья,
                     Но бешенство мое, предатель,
                     Вслед за тобою по пятам
                     Идет, и будешь ты застигнут [554].
                     (Мир искусства)

                     Я убит, но буду мстить я,
                     Ты посеял свой посев.
                     Буду яростию темной,
                     За тобою по пятам (с. 107).
                     (Театральная библиотека)

Перевод Бальмонта в целом – несомненно удачен, хотя в нем немало тяжеловесных строк, путаных образов, невнятных реплик, отчасти обусловленных попыткой переводчика сохранить барочную образность оригинала. Например, Октавио, пораженный известием об измене Исабелы, восклицает:

                        Яд моим владеет слухом,
                        И чудовищность есть в том:
                        То, что я воспринял слухом,
                        Я сейчас рождаю ртом. (с. 47)

При этом к чести Бальмонта надо сказать, что в переводе немного «бальмонтизмов», откровенных приспособлений переводимого поэта к собственной творческой манере, таких, например, как словосочетание «в неге ласковых побед» (с. 31) в первом же монологе Исабелы или строки «Веселя собой сапфиров / Дымно-сумрачный простор» (с. 49)[555] в изумительно переведенном первом монологе Тисбеи.

О чисто женской стыдливости души Бальмонта-поэта, о нежности и женственности как основных свойствах его поэзии, о способности Бальмонта проникать в тайны психологии женщины проницательно писал Анненский в «Книгах отражений»[556]. Бальмонтовский перевод «Севильского обольстителя» является прекрасным тому подтверждением. Насколько не удавались поэту подчас «мужские» партии, настолько удавались «женские» и вообще почти все лирические монологи. Только что кичившаяся своей неприступностью Тисбея (самый яркий из женских персонажей пьесы) говорит Дон Хуану:

                  Ты явился бесдыханный,
                  И грозит твой дух борьбой.
                  После этой бури странной
                  Много бурь несешь с собой.
                  Но, когда грозою в море
                  Поднимается волна,
                  Так она захватна в споре,
                  Что еще в тебе она.
                  В бездне бешено- студеной
                  Острых пламеней игра
                  Ты испил воды соленой,
                  Ею речь твоя остра.
                  Дашь цветы – они богаты,
                  В смерти жив, – и цвет твой ал.
                  Говоришь не говоря ты: —
                  Даруй Бог, чтоб не солгал! (с. 55–56)

Бальмонт активно пользуется тем, что на переводоведческом языке называется принципом сдвинутого эквивалента, Так, понимая, что игра слов и каламбуры оригинала лишь в малой степени сохраняются в его переводе, он подчас прибегает к ним тогда, когда оригинал того и не требует:

                    Каталинон
                    Ты сердца как деньги тратишь,
                    Горький женщинам урок,
                    В смерти весь обман заплатишь.
                    Дон Хуан
                    Столь даешь мне долгий срок!
                    Да, тебя Каталиноном
                    Называют, в этом честь: —
                    Лень катить – твоим законом
                    Было, будет, ныне есть. (с. 68–69)

«Севильский обольститель» в переводе Бальмонта прекрасно иллюстрирует мысль Пастернака о том, что музыка слова состоит не в звучности, а в «соотношении между звучанием и значением»[557]. Перевод, как и подлинник, отнюдь не перенасыщен ассонансами и аллитерациями, которые распределены по тексту волнообразно, в полном соответствии с принципом сдвинутого эквивалента, и прорежены более нейтральными в фонетическом отношении фрагментами. Однако некоторые из этих «волн» представляют собой маленькие фонетические шедевры, проявления того Божьего дара, в котором Бальмонту не было равных:

                    Дон Хуан
                    Друг, как рад я встрече этой!
                    Светлый смех нам здесь к