полузатопленной деревне близ Карн Дума и повесили на колодезном журавле. Фонси помнил, как он сам запалил деревню, и как Фритигерн бросил старосту в тот же самый колодец.
Из полугроша хоббитов, что вышли два с половиной года назад из Шира, оставалось ныне всего четыре дюжины, да сам Фонси, то есть Ветер.
— Ну так что скажешь, Ветер, — повторил Герн, не обращая внимания на подначки Дикки, — не пора ли нам в Шир возвращаться?
— Нет, — сказал Фонси, ещё раз оглядев старшин, — не пора ещё. Нельзя нам таким в Шир, Герн. Не примут нас там. Вы, скажут, столько в дальних странах бродили, что хоббитами быть перестали.
— Пусть попробуют! — рявкнул Дикиней Долгогрив, хватаясь за копьё. — Я им покажу, кто хоббитом быть перестал!
Герн, Ведук и Гундерих согласно закивали, прежде чем осознать, что именно сказал Дикиней и с чем они только что согласились. Хисарна и Илъдерих смотрели то на Фонси, то на товарищей. Илъдерих опустил голову. Хисарна пожал плечами.
Дикки застыл на месте с открытым ртом — видно, тоже понял, что ляпнул. Не говоря больше ни слова, ривор опустился на колени и беззвучно заплакал. Копья, впрочем, из рук не выпустил.
— Правильно сказал Герн, — покачал головой Фонси, — южане уехали обратно в свой Белый город, ангмарцев осталось мало, да и вроде вот помирились мы с ними. Останемся здесь, поживём в мире хоть до следующей весны. Убивать отвыкнем. Не отучимся, так хоть отвыкнем.
Воевода риворов подошёл к плачущему Дикинею, взял хоббита за плечи, рывком поставил на ноги и крепко обнял.
— Всё будет хорошо, Дикки. Вернёмся в Шир, не весной, так через год. Нору тебе вырыть поможем, девушку хорошую в жёны найдём, вот хоть младшую дочку Ригеулъфа, как раз подрастёт, пока мы вернёмся.
— Правда, Ветер? — поднял Дикки мокрое лицо.
— Правда, родной. Я вам тогда обещал и сейчас повторяю — мы вернёмся в Шир, когда-нибудь непременно вернёмся.
— Это тот самый смиал, родич? — спросил Фонси, когда перестал быть Ветером и ощутил, что Ветер где-то рядом. — Куда ты меня тогда привёл?
— Да, родич, тот самый смиал. Мы выкопали два. Распахали земли там на склоне, посадили картошку. Только нынче там пусто и одиноко.
— Что ж ты не пришёл ко мне, родич? — спросил Фонси. — Ты бы мне в пути мог славно пригодиться.
— А я пригодился, — отвечал Ветер, — кто, по-твоему, напомнил тебе припугнуть нечисть Оральдовым именем тогда, в пещере? Кто нашептал тебе ответ на загадку старика Однорукого? Кто, пока ты лежал в горячке, заставил тебя говорить, как говорил бы королевич Аранарт? Всё я, родич, всё я.
— Вот оно как! Ну спасибо тебе, родич. Я бы без тебя пропал.
— Непременно пропал бы, — согласился Ветер, — но и ты близок к тому, чтобы помочь мне, я это чувствую. Главное — не испугайся, когда придёт время, и не подведи меня.
— Я не подведу. Скажи, Ветер, а что случилось потом? Кто пришёл к вам за помощью, кого вы защищали от врагов?
— Тсссс! — Ветер приложил палец к губам. — Это потом, а тебе сейчас пора просыпаться. Здесь неподалёку ходит медведь после спячки, голодный и злой, не дело, если он найдёт тебя спящим.
Фонси открыл глаза и выполз из расселины между двумя скалами, где провёл ночь. Едва-едва светало и было очень холодно — Фонси поспешил накинуть тёплый плащ.
Медведя хоббит увидел не сразу — большой, грязно-жёлтого цвета зверь в полутьме и утреннем тумане почти сливался со скалами. Недовольно ворча, он рыл лапой землю и что-то подбирал пастью.
Хоббит прижался к скале, выискивая взглядом, куда бы в случае чего залезть, но медведь не обращал на него никакого внимания, а всё копался в земле.
«Любопытно», — подумал Фонси, — «чего это он там ищет. Картошку, что ли? Хорошо бы и мне картошечки, а то последний раз я обедал как следует в Гундабаде, ой-ой-ой, это, выходит, я уже два дня как не обедал...»
Собираясь бежать из Гундабада, Фонси прихватил с собой пару чёрствых лепёшек, испечённых орками не пойми из чего, да по пути удалось ему
