— Духов, болотной хмари, бродячего ужаса не видно. Они губят, не жрут.
— Значит, кого видно — тот и жрёт? — спросил Фонси.
— Нет, — сказал Сосрыква, — кто жрёт, того видно. Курганника видно, но он не жрёт.
— Понял, — кивнул Фонси, — а может, там какая-нибудь новая нечисть завелась, о какой ты не слыхал ещё?
— Может, — пожал плечами гном, — но на войну наши самые дикие пошли, отчаянные, терять нечего. Гундабад не взяли — озлобиться могли. Прикончили сгоряча, сознаться стыдно.
— А расскажи, Сосрыква, как там воевали. Я только слышал, что вы Гундабад осадили, а как да что там случилось, не знаю. Я даже не знаю, из-за чего гномы с орками воевали. За рудники какие-то, я слышал?
Сосрыква недобро прищурился на Фонси из-под густых бровей.
— За рудники! — воскликнул он. — Ай, наземники, что вы знаете. Рудники!
Фонси встретился с Сосрыквой взглядом и не опустил глаз.
— Я же сказал, что не знаю, — спокойно ответил хоббит, — поэтому и хочу, чтобы ты рассказал. И не называй меня наземником, я всю жизнь под холмом прожил, вот в такой вот норе.
— Ну, будь по-твоему, — проскрипел Сосрыква.Сейчас, погоди немного, — сказал Фонси, — я кое-что принесу.
Он шмыгнул в кладовку, где стоял горшочек с остатками мёда, найденный ещё в самый первый день, когда Фонси очнулся в смиале, плеснул туда воды из большого горшка и поставил горшочек в угли — пускай мёд растворяется в тёплой воде.
— Да, так что там у вас случилось? — спросил он Сосрыкву, снова сев на своё место у печки.
— Гномы, — сказал Сосрыква, — самый древний народ. Все горы — наши. Эльфы, орки, человеки — все потом пришли. Раньше одни гномы были.
Он сурово посмотрел на Фонси, словно ожидая возражений. Фонси возражать не стал — Гэндальф или Белладонна, возможно, стали бы, но Фонси было всё равно, какой народ самый древний. Пусть будут гномы.
— Долгобороды самый старый ирыстон, — продолжал Сосрыква, — Дюрин был первый Долгобород. В Гундабаде проснулся. Потом детей в Гундабаде оставил, сам на юг ушёл, в Казад-Дум.
«А-а,» — подумал Фонси, — «вот что такое коза дум, теперь ясно».
— Казад-Дум, — Сосрыква развёл руками, словно хотел показать что-то огромное, — дворцы, залы, своды! Колонны! Малахит, мрамор, яшма, базальт, гранит! Золото, лалы, яхонты!
Гном сыпал словами, половины которых Фонси не понимал. Усы и борода Сосрыквы взъерошились, глаза сверкали.
— Я, — вздохнул он, — Казад-Дума не видел. Орки захватили, много лет. И Гундабад, Царь-пещеру, захватили. Долгобороды отвоевать хотели, всех позвали. Мы пришли. Половина с Ахсартагом в Казад-Дум спустилась, половина с Нарджхоу в Гундабад поднялась.
Он отхлебнул из кружки, куда Фонси плеснул ему тёплой медовой воды, и отшатнулся.
— Это что, мёд?
— Мёд, — кивнул Фонси, — с водой. Жалко, пряностей нет никаких и травок тоже, а то я бы настоящий сбитень сварил.
— Нет, мёд, это нет, — не слишком связно сказал Сосрыква, наклоняя голову и отодвигая кружку, — кардунский обычай едой делиться, мёд не еда, лакомство.
— А что мне кардунские обычаи? — пожал плечами Фонси, придвигая кружку обратно к гному. — Я, чай, не кардунец, а ширский хоббит. Кого решу мёдом угостить, того и угощу. Вот тебя, к примеру. Пей давай. Ты мёда-то, верно, сто лет не пробовал?
Сосрыква втянул в рот с усов каплю медовой воды, снова взял кружку и шумно внюхался в медовый запах.
— Восемьдесят шесть лет, — сказал он, отпивая глоток и вытягивая ноги ближе к огню. — Мёд я в последний раз дома пробовал.
Метель бушевала снаружи ещё два дня. За это время Сосрыква стал гораздо более дружелюбен. Осмотрев плащ и прочую одежду Фонси, гном объявил, что Фонси по дороге в Кардун непременно замёрзнет, и отправил его сдирать шкуры с кроликов, которых называл смешным словом «зайц». Греясь у печи, хоббит и гном сшивали эти недублёные, кое-как размятые шкуры вместе, делая из них меховую накидку — надеть под плащ.
