как читатель, надеюсь, убедился, уже с момента первой публикации 1825 года делалось все возможное, чтобы довести до внимания публики именно это обстоятельство. Ничья это не вина; это – беда нашей читательской и исследовательской психологии, традиционно отождествляющей лирического героя с личностью автора произведения – как будто бы действительно так уж нельзя писать поэмы о другом, как только о себе самом.
Но читаем дальше. Шестая глава, издание 1828 года. Страница 46: «Примечание. В продолжение издания I Части Евгения Онегина вкралось несколько значительных ошибок…» – и далее следует перечень «ошибок», в котором «Разговор книгопродавца с поэтом» четко отнесен к корпусу первой главы.
Я писал об этом факте в главе о «Разговоре» как эпилоге романа, но сейчас речь не об этом. Дело в том, что та глава писалась на основании данных Шестого тома Большого Академического собрания. Нет, на этот раз разночтений, слава Богу, нет. Но есть другое: для того, чтобы заметить еще один подвох в только что процитированном тексте, академического собрания явно недостаточно. Нужно брать первые издания глав и читать их в том порядке и в том виде, как они издавались. В натуре и подряд. И только тогда упоминание о «конце» так называемой «I Части» бросается в глаза как совершенно несуразное: ведь до этого ни в издании 1825 года, ни в последующих, никаких упоминаний о «I Части» не было вообще.
И вот, после перечня «ошибок», на странице 48 появляются завершающие слова: «Конец первой части». Да, читатель заранее «подготовлен» к такому анонсу, обещающему минимум еще одну такую же часть. Это ничего, что «подготовка» эта началась не в 1825 году, а только что, буквально за две страницы до этого, в «служебном» тексте. Прочитав в 1830 году седьмую главу, читатель еще более уверился в том, что конец романа будет еще ох как не скоро: ведь последняя фраза этой главы («Хоть поздно, а вступленье есть») подтверждала, что он, читатель, только что закончил читать не просто седьмую главу, а первую главу
Это мы с вами знаем, что в романе восемь глав. Но читатель 1830 года этого еще не знал, и он вряд ли обратил внимание на такую безделицу. И когда он в 1832 году шел покупать очередную главу, у него в голове все еще звучала последняя фраза из предыдущей: «Хоть поздно, а вступленье есть». Естественно, он ожидал увидеть на обложке своего нового приобретения слова «Глава VIII» – на том самом месте, где он уже привык видеть номера предыдущих глав. Можно представить тот шок, который испытал такой читатель, когда на обложке вместо восьмого номера он увидел буквально следующее: «Последняя глава Евгения Онегина. Санктпетербург 1832».
Я прошу обратить внимание на текст этой обложки и ответить на простой вопрос: какому из шести падежей в данном случае соответствуют окончания слов: «Евгения Онегина»? Ясно же, что родительному. Но спрашиваем себя (или Пушкина?) дальше: на какой вопрос отвечает такая падежная форма? Хорошо, мы с вами со школьной скамьи знаем, что «Евгений Онегин» – название романа, поэтому психологически подготовлены к тому, что имя и фамилия эти отвечают на вопрос
Каковы же самые первые слова восьмой главы? Неужели «В те дни, когда в садах Лицея…»? Для нас, читателей конца XX века, эти слова в этой главе действительно первые. Потому что мы все знаем заранее. Потому что не мы ждали два года выхода восьмой главы, сохраняя в голове врезавшиеся в память последние слова седьмой – о «вступленьи», которое «есть». Потому еще, что подавляющее большинство из нас не имеет ни малейшего представления о том, как выглядела обложка этой восьмой главы. Так вот для того читателя первыми словами стали все-таки те, которые он увидел на обложке долгожданной книжки: «Последняя Глава Евгения Онегина».
В этом оригинальном издании первые восемь страниц, включая и Вступление, повествующее о решении «автора» «выпустить» целую главу, как бы не существуют вовсе. Первая проставленная колонцифра («2») стоит там, где по всем правилам должна стоять цифра «10». То есть, первых восьми страниц – со Вступлением, с «Глава осьмая» на отдельном листе, с «прощальным» эпиграфом из Байрона – как бы и нет вовсе: их нумерация не только не проставлена, но даже не подразумевается. Это – страницы-«фантомы». Или обобщенная «нулевая» страница романа – каждый волен толковать этот факт по своему усмотрению. Но главное при этом все же то, что это – действительный факт.
Только представить себя на месте читателя или критика того времени: сослаться на Вступление или на эпиграф – и то нельзя: нет номера страницы – нет и цитаты… Да и есть ли вообще замечание о «выпущенной» восьмой главе, если оно напечатано на странице-фантоме?..
Представим: 1832 год. Человек купил восьмую главу и обнаружил, что нумерация страниц начинается не там, где начиналась в изданиях предыдущих глав. Девяносто девять процентов на этом и остановятся – прочтут, отложат в сторону да и забудут. Но один процент обладателей книги (то есть, человек 10 – 12) все-таки не поленятся и станут листать предыдущие, возможно, уже подзабытые главы. Кто-то может ретроспективно, охватывая новым взглядом все издания в совокупности, наконец-то осознать наличие разобранных здесь элементов мистификации.
Я специально проверил, как именно описана обложка восьмой главы в обоих академических изданиях. В Шестом томе Большого Академического собрания – никак. В разделе «Из ранних редакций» пятого тома десятитомного академического издания – тоже никак. Зато в комментарии Б. В. Томашевского в этом же томе сказано буквально: «Глава была издана в 1832 г. (около 20 января). На обложке значится: „Последняя глава ‘Евгения Онегина’“». Таким образом,
