Взгляд писательницы на действительность поражает своей масштабностью. Она настойчиво повторяла фразу своего друга Анатолия Кони, ставшую и её творческим кредо: «Я люблю слушать шаги времени». И сама эпоха в её драматизме и противоречиях под пером Хин оживает, играет яркими красками. Вот что писала она о царствовании Александра III, которого «общая молва» украшала солидными добродетелями. «Прекрасный семьянин, прямодушный, добрый и застенчивый человек. От людей, вхожих в столь высокое место, приходилось слышать, что государь – добрый человек, но совершенно необразованный, тупой, чрезвычайно вспыльчивый, упрямый и… пьяница… Для поляков, сектантов и особенно для евреев эпоха царя-миротворца была жестокая, мрачная и при том поразительно нелепая. То же и для вольнолюбивых россиян. Погромы, “разгромы” сверху и снизу, отрыванье детей у родителей-духоборов, разоренье, измывательство, армянская резня, религиозные гонения, натравливание инородцев друг на друга…. Из фигур, его окружавших, самая крупная и самая зловещая, конечно, – К. П. Победоносцев. Русский Торквемада».
А вот запись в её дневнике от 23 августа 1914 года: «Барон Гинзбург был вчера у Горемыкина и просил его о расширении (об уничтожении нельзя, по- видимому, заикаться) черты оседлости. В ответ на это скромное ходатайство Горемыкин будто бы затопал на барона ногами. И правда! Завтра в Московском университете назначена жеребьёвка. Жаждущих – 800, а вакансий 80! Т. к. я… не считаю, что Русь “святая”, то всё это неприличие, против которого общество протестует лишь чуть-чуть, значительно охлаждает мой национализм».
Примечательно, что даже на гребне военно-патриотического угара, когда даже близкие Рашели Мироновны, муж Онисим Гольдовский и сын Михаил Фельдштейн, были склонны оправдывать любые деяния власть имущих, её заботит положение её соплеменников. «А вот и сейчас, на что, кажется, “исторический момент”, – пишет она 7 августа 1914 года, – а евреям, спасшимся из Германии, разрешено только неделю пребывать вне черты оседлости. Или умирать за Святую Русь, за царя-батюшку, за торжество славянской идеи – это твой долг, а гетто, процентная норма на протяжении всего жизненного пути, “жеребьёвка” детей и юношей перед наглухо закрытыми дверями школ – это твоё право. Миша и даже Стась мне говорят: теперь не время об этом рассуждать. Я не юдофилка и не юдофобка, я понимаю, что теперь не время “рассуждать” ни об этом, да вообще ни о чём, но я не могу запретить своей голове об этом думать». И ещё позднее – «Что у нас делается с евреями – теперь, во время войны! Травят, измываются и мучат хуже прежнего».
Хин сближается с поборницей прав евреев в России, лидером партии политической свободы «Союз освобождения» Екатериной Дмитриевной Кусковой (1869-1958). Это по её инициативе Максимом Горьким, Фёдором Сологубом (1863-1927) и Леонидом Андреевым (1871-1919) было составлено воззвание, чтобы евреи получили в России хоть какие-нибудь права гражданства. Вот что Хин пишет в дневнике о встрече с Кусковой 5 марта 1915 года: «Просидели часа два. Мне хотелось от неё самой услышать, как Трубецкой и другие наши знаменитости отказывались подписать “воззвание”…» «Бумага… написана в высшей мере скромно, даже вяло. Ничего о происходящих в настоящее время вопиющих, постыдных мерзостях, никаких точек над “i”, весь смысл, что так как евреи, мол, неоднократно доказали свою любовь к родине, то пора уже перестать глядеть на них как на чужеродный сброд». И далее приводилось описание брезгливых отказов Александра Мануйлова (1861-1928), Фёдора Кокошкина (1871-1919), Павла Милюкова (1859-1943), Василия Маклакова (1869- 1957), графини Варвары Бобринской (1864-1940) и даже Анатолия Кони, сказавшего, что это, дескать, «несвоевременно».
А ранее Хин присутствовала на заседании «Общества Единения Народов России», где та же Кускова прочла беспристрастный, основанный на хорошем фактическом материале доклад о современных польско-еврейских отношениях. Хотя она старалась держаться объективного тона, но жестокость, иезуитизм и бездушие поляков – причём всех слоёв общества – к несчастным евреям из простой статистики «случаев» предстали в такой яркой картине, что бывшим на заседании полякам стало очень не по себе. Слово взял председатель польского благотворительного общества в Москве Александр Ледницкий (1866- 1934). «В Польше, – говорил он, – никогда антисемитизма не было, как не было там и погромов. Польская литература в творчестве своих корифеев никогда не была юдофобской. Поляки и евреи жили бок о бок 400 лет и, Бог даст, проживут и ещё столько же – и за крепость брачного союза Казимира и Эстерки – нечего опасаться… А когда русское правительство уничтожит черту оседлости, то в Польше сам собой исчезнет антисемитизм». Итог всему подвёл адвокат и политический деятель (при Временном правительстве он станет главным прокурором России) Павел Малянтович (1870-1940): «Пора перестать смотреть на евреев как на объект, на котором мы можем упражнять или своё зверство, или своё благородство и великолепие». И, словно читая сокровенные мысли Хин, добавил: «Еврейского вопроса нет, есть вопрос русский».
К искусству театра Рашель Хин обратилась, будучи уже вполне зрелой писательницей, автором книги «Силуэты» (М., 1894) и множества повестей, рассказов, очерков, переводов в русской и русско-еврейской печати. Профессора Николай Стороженко и Алексей Веселовский (1843- 1918), коротко с ней знакомые, пригласили её принять участие в литературном сборнике «Призыв. В пользу престарелых и лишённых способности к труду артистов и их семейств» (М., 1897), издаваемом литератором Дмитрием Гариным-Виндингом (1852-1921) под патронажем Российского Театрального общества. Предполагалось сделать сборник «полным и разнообразным», что в значительной мере удалось. Достаточно сказать, что мы находим здесь рассказы Александра Герцена (1812-1870) и Антона Чехова, Дмитрия Мамина-Сибиряка (1852-1912), Ивана Леонтьева-Щеглова, Игнатия Потапенко (1856- 1929) и Владимира Немировича-Данченко (1858-1943), стихотворения К.Р., Константина Бальмонта, Татьяны Щепкиной-Куперник (1874-1952), Спиридона Дрожжина (1848-1930), Владимира Гиляровского (1855-1935) и др.; переводы Алексея Веселовского и Ольги Чюминой, а также путевые заметки, мемуары, исторические зарисовки и т. д. Немало места уделено и театру, судьбам людей искусства. Воспоминания о Николае Рубинштейне (1835-1881) и о выступлении Фёдора Достоевского на вечере в Георгиевской школе фельдшериц соседствуют с текстами «Из записной книжки драматурга» Петра Гнедича, поминальной заметкой об актёре Александринки Павле Свободине (1850-1892); рассуждениями о «сценическом бессмертии»; описанием репетиции пьесы «Ребёнок» Петра Боборыкина (1836-1921), и т. д. Так что Хин оказалась в хорошей компании.
