пасквиль, а пасквиль – это не художественная литература».
Далее речь шла об актуальном политическом контексте. Пастернак, согласно Заславскому, «поддался тому гнилому поветрию, которое на самое короткое время пронеслось по некоторым затхлым углам советской литературы и оживило надежды засевших в ее щелях мещан».
Намек был прозрачным. «Гнилое поветрие» – многократно осужденные публикации «Нового мира». А также «Литературной Москвы». Далее – инвективы: «Но Пастернак ошибся. Редакция журнала “Новый мир” осенью 1956 года решительно отвергла его роман как явно антисоветский и антихудожественный, и в своем письме Б. Пастернаку, которое опубликовано вчера в “Литературной газете”, дала развернутую характеристику этого пасквильного сочинения».
Подразумевалось, что преступление – тиражирование антисоветской книги – совершено умышленно. Ранее преступник уже ознакомился с заключением экспертов: «Это было предостережением для Пастернака. Он не внял ему и передал рукопись своего романа за границу, где она выпущена в свет людьми, ставшими на путь открытой борьбы против социализма, использовавшими при этом недобросовестные методы».
Заславский доказывал, еще, что нобелевский статус давно не почетен. А теперь «награда из рук врагов Советской Родины выглядит как оскорбление для всякого честного, прогрессивного литератора, хотя бы он и не был коммунистом, даже не был советским гражданином, а был поборником чести и справедливости, поборникам гуманизма и мира. Тем тяжелее должно быть это оскорбление для писателя, который числятся в рядах советской литературы и пользуется всеми теми благами, которые советский народ щедро предоставляет в распоряжение писателей, ожидая от них чистых, идейных, благородных произведений».
Попрекнул Заславский лауреата былыми гонорарами и привилегиями. Оно и понятно – воспроизводил правительственное мнение. После чего буквально совет дал: «Если бы в Пастернаке сохранилась хоть искра советского достоинства, если бы жила в нем совесть писателя и чувство долга перед народом, то и он бы отверг унизительную для него как для писателя “награду”».
Совет, впрочем, сопровождался оскорблениями. А итоговый вывод повторял исходный тезис: «Но раздутое самомнение обиженного и обозленного обывателя не оставило в душе Пастернака никаких следов советского достоинства и патриотизма. Всей своей деятельностью Пастернак подтверждает, что в нашей социалистической стране, охваченной пафосом строительства светлого коммунистического общества, он – сорняк».
Имелось в виду, что сорняки выпалывают. Удаляют. Пастернаку грозили депортацией. Заславский использовал метафору, но та же угроза, как известно, воспроизводилась официально.
Речь шла не только о насильственном выдворении из СССР. Депортированный потерял бы навсегда связь с теми, кто был ему близок. Кроме семьи, да и тут не предусматривались гарантии.
Пастернак был сломлен. И не только он – все, кого заставили голосовать за его исключение из ССП. Метод традиционный.
Советскому правительству утверждение издательской модели стоило колоссальных репутационных потерь за границей. Но этим пренебрегли. Цель вполне оправдывала средства.
Ну а для Гроссмана, подчеркнем еще раз, инцидент стал мобилизующим фактором. Роман «Доктор Живаго» был опубликован и получил мировую известность, хоть в какой-то мере защитившую автора. Советский писатель все же перехитрил ЦК партии. Такой итог не предвидели многоопытные интриганы, знавшие, что Сталин иронически называл Пастернака «небожителем».
Пастернак сумел использовать свою репутацию, что и акцентировал полвека спустя Толстой: «Небожитель оказался стратегом».
Часть II. Сила противодействия
Заимствованный опыт
Ко второй половине 1950-х годов у советских писателей уже не было организационного опыта, необходимого для самостоятельной подготовки иностранной публикации. Вместо них такие задачи решали специально уполномоченные организации. Например, «Международная книга».
Планируя издать роман за границей вопреки предсказуемому запрету, Пастернак не располагал соответствующими навыками. Однако эмпирически нашел эффективный алгоритм. Его и Гроссман уяснил – не позже осени 1958 года.
Неизвестно, тогда ли он решил печатать вторую часть дилогии за границей, если не удастся на родине. Важно другое. Гроссман и Пастернак, независимо друг от друга поняли, что политическая ситуация все стремительнее деградирует в сторону прежней – сталинской эпохи.
В этом аспекте характерно письмо, которое Пастернак 30 августа 1957 года намеревался отправить Поликарпову. Речь шла о почти годичной давности беседах с польскими литераторами. Партийным функционерам требовались объяснения, хотя встречи были санкционированы руководством ССП. Неотправленный по адресу документ цитирует и комментирует Толстой – в упомянутой выше монографии: «Вы все время забываете, – с гениальной снисходительностью напоминал поэт члену ЦК, – что год или полтора года тому назад, когда все это происходило, все было по-другому, и усилия направлялись, главным образом, к тому, чтобы произвести впечатления полной свободы и отсутствия принуждения, и глупейшим образом я этому верил (не полякам, а усилиям), не предвидя, что это все опять повернет к старому».
Пожалуй, снисходительный тон обусловлен не только рассеянностью гения. Пастернак не мог не осознавать, что стал уже фигурой государственного масштаба. Вот и позволил себе упрекнуть в лицемерии поликарповских коллег. Не скрывая иронии, отметил: «усилия» прилагались, чтобы убедить иностранцев, и это обусловило смену его настроений. Хронологические рамки вполне четко обозначил. После XX съезда партии был настроен
