то, что в “Знамени”, ни в каком другом журнале не напечатать».
Еще раз подчеркнем: Роскина не сообщила, что Твардовский опасался кого-либо в редакции «Знамени». А по Заксу, новомирский главред был изумлен гроссмановской неосторожностью: «Господи, – с горечью говорил он, – неужели у этого человека нету ни одного друга, который объяснил бы ему, что нельзя, невозможно было отдавать этот роман в “Знамя”!».
Далее, согласно Заксу, редакция «Знамени» вернула рукопись. А вскоре были обыски, и 14 февраля 1961 года сотрудник КГБ «изъял» экземпляр, хранившийся в новомировском сейфе.
Откуда сотрудники КГБ узнали, где искать рукопись, Закс не объяснил. Но вновь отметил, что «роман официально не поступал в редакцию, а был дан Твардовскому из рук в руки для дружеского прочтения, его никто нигде не регистрировал…».
Имелась в виду установленная в советских редакциях процедура регистрирования материалов, поступавших официально – с целью возможной публикации. А гроссмановская рукопись получена была неофициально, публикация не планировалась, так что и регистрация не требовалась.
Прагматика настойчиво повторяемого довода понятна, если соотнести его с воспоминаниями Роскиной о той же сиуации. Получение гроссмановской рукописи в редакции «Знамени» официально регистрировали, вот Кожевников и отправил ее «на консультацию», а Твардовский получил роман неофицильно, печатать не собирался, значит, «конслультироваться» главреду было незачем.
Из воспоминаний Закса следует: Гроссман доверял новомирскому главреду, а Твардовский кого-то опасался в редакции «Знамени», но про свои опасения не успел рассказать давнему приятелю.
Значит, сам Гроссман и виноват. Не ссорился бы с Твардовским, не бойкотировал бы его так долго, глядишь, не случилось бы и беды.
Твардовский, согласно Заксу, был в отчаянии. Акцентировалось: «Помню, как сидел он у себя в кабинете, облокотившись на письменный стол и, в буквальном смысле слова, схватившись за голову…».
Итак, на уровне пафоса версии Роскиной и Закса совпадали: Твардовский хотел помочь Гроссману, однако из-за размолвки ознакомился с его романом, когда предотвратить донос было уже нельзя.
По сути, Закс пересказал несколько эпизодов из воспоминаний Роскиной. Но – с весьма существенными изменениями.
Уместно подчеркнуть: сказанное Роскиной нередко подтвеждается документами. Что до Закса, то совпадение – единственное: из новомирского сейфа была изъята рукопись. Все остальное документально опровергается.
Начнем с долгого ожидания ответа Кожевникова. Допустим, подразумевалось не просто какое-либо известие, а прямой отказ. Но все равно «почти год» – не получается.
Гроссман предоставил рукописи 8 октября, и уже 16 декабря приглашен на «расширенное заседание». Выдумал Закс историю о пытке неопределенностью. И, вопреки свидетельству бывшего новомирского ответсека, редакция «Знамени» не вернула рукописи Гроссману. Именно потому, что роман – «антисоветский».
Аналогично выдумана история про бойкот «поздней осенью 1960 года» и примирение в ЦДЛ. Помирились Гроссман и Твардовский давно, отношения были восстановлены – деловые.
Отметим также: Закс, вопреки Роскиной, утверждал, что о скором завершении второй книги дилогии «мало кто знал». На самом деле это было известно сотням тысяч советских граждан, прочитавшим анонс нового романа Гроссмана и главы, публиковавшиеся в газетах с весны 1960 года.
Почти двадцать лет спустя анонс и опубликованные главы были забыты. Однако в 1960 году Твардовский – по статусу главреда – не мог не знать, что новый роман советского классика уже проходит апробацию в газетах. Не прочел бы сам, так сотрудники бы доложили.
Закс тоже не мог не знать. И ему по статусу полагалось владеть информацией. Так что его рассказ про неведенье – свое и Твардовского – чистый вымысел. Равным образом вымышлены риторические вопросы новомирского главреда о наличии/отсутствии хотя бы одного друга у Гроссмана.
Такое количество, мягко говоря, выдумок не объяснить случайностью. Уместен вопрос о причине, в силу которой они понадобились Заксу.
Прагматика мемуаров Закса – полемика с Роскиной.
Да, Роскина сняла проблему разногласий Гроссмана и Твардовского. Однако тут же новая возникла.
Еще раз подчеркнем: согласно Роскиной, главный редактор «Нового мира» сказал Гроссману, что роман можно издать «через двести пятьдесят лет», а сходную фразу Ямпольский приписал Суслову.
Если б не ошибка Ямпольского, то воспроизведенная Роскиной фраза новомирского главреда никак бы его не характеризовала. Ну, иронизировал Твардовский.
Однако при соотнесении публикаций Ямпольского и Роскиной не исключен был вывод, что новомирский главред с Сусловым чуть ли не консультировался. А это уже проблема репутации Твардовского.
Вероятно, Роскина не знала, что противоречит Ямпольскому. На противоречия не обратили внимания и в «Континенте», где воспоминания Закса печатались. А вот сам он такое пропустить не мог: даже тень подозрения не должна была порочить Твардовского, ведь от этого зависела и репутация бывшего новомирского ответсека.
Закс отводил подозрения не только от Твардовского и себя самого. Еще и защищал редколлегию, а также всех сотрудников «Нового мира».
