позволить себе роскошь читать из одного интереса, и этого интереса у меня более, чем достаточно».
Следовательно, «в прошлый раз» Твардовский, прочитав, отверг роман «Жизнь и судьба». Решил, что «не идет».
Вот об этом Закс рассказывать и не пожелал. А Бианки проговорилась, не предполагая, что таким образом может повредить репутации Твардовского.
Правомерен в таком случае вопрос, когда же впервые Твардовский читал рукопись под заглавием «Жизнь и судьба». Точно дату установить нельзя. Но хронологоические рамки определить можно.
Гроссман 24 октября 1959 года сообщил Липкину, что заканчивает вторую книгу дилогии. Работа еще не была завершена, но близка к завершению. Примерно тут – первая хронологическая граница. Вскоре Гроссман передал Твардовскому рукопись нового романа. Новомирский главред ознакомился и – не принял к публикации.
С журналом «Знамя» Гроссман заключил договор 23 мая 1960 года. Уже после того, как получил отказ Твардовского.
Примерно тут – вторая хронологическая граница. Значит, от 24 октября 1959 года до 23 мая следующего Твардовский мог получить, а затем читать первую редакцию нового романа.
Отметим еще одно свидетельство. 28 февраля 2013 года в Государственном литературном музее Российской Федерации состоялся вечер памяти Гроссмана, где выступала его дочь. Она, в частности, сообщила: отец рассказывал, что Твардовский прочитал рукопись нового романа, вернул ее и посоветовал более не показывать главредам, ведь если кто случайно опубликует, скандал неизбежен. Гроссман, по словам дочери, вернулся домой раздосадованным.
Кстати, о возвращенной рукописи Короткова-Гроссман рассказывала не раз на различных конференциях. Но свидетельство игнорировалось.
Это объяснимо. Логика диктует: вернул бы Твардовский рукопись, не было бы ее бы в новомирском сейфе, а если там нашли, значит, не возвращал. Правда, Короткова-Гроссман не раз подчеркивала: о противоречии знает, но помнит и сказанное отцом.
Благодаря книге Бианки и дневнику Твардовского становится понятно, что никакого противоречия нет. Его и не было.
Ознакомившись с романом первый раз – до 23 мая 1960 года – Твардовский вернул рукопись. О чем Гроссман и рассказывал дочери.
Ну а потом новомирский главред получил роман в новой редакции. Судя по дневнику, к 6 октября 1960 года прочел. Об этом и Бианки рассказала. Только «на этот раз» Твардовский не вернул рукопись.
Более четырех месяцев спустя она все еще хранилась в редакционном сейфе, откуда и была «изъята» сотрудниками КГБ. Но если Твардовский не собирался печатать гроссмановский роман, как утверждал Закс, то, на первый взгляд непонятно, почему же главред не вернул полученный экземпляр.
По крайней мере, одна из причин выявляется при анализе дневниковых записей Твардовского. Рукопись он сразу не вернул, потому что изначально не отвергал саму идею публикации романа.
Твардовский уже знал про договор с редакцией «Знамени», когда получил рукопись. Вот почему отметил: «Но мне нравится быть сейчас в состоянии необходимости самому, без предуказки и обязательств службы решить этот вопрос, по крайней мере, для себя».
Понятно, что «решить этот вопрос», значит, определить, есть ли возможность опубликовать роман. Выяснить, при каких условиях задача в принципе разрешима.
Задачу Твардовский счел важной. Подчеркнул, что решает ее «не только для себя, этого не только мало, но это и не решение вовсе. Напечатать эту вещь (если представить себе возможность снятия в ней явно неправильных мотивов) означало бы новый этап в литературе, возвращение ей подлинного значения правдивого свидетельства о жизни, – означало бы огромный поворот во всей нашей зашедшей бог весть в какие дебри лжи, условности и дубовой преднамеренности литературе».
Был план: убедить автора «снять неправильные мотивы». Подразумевалась тематика, позже обусловившая политические инвективы при обсждении романа в редакции «Знамени». Опасность Твардовский видел. Судя по его дневнику, полагал, что задачу решит, если Гроссман согласится пойти на уступки.
Разумеется, план обхода цензурных препятствий Твардовский обдумывал вовсе не затем, чтобы Кожевникову помочь. Гроссмановский роман собирался публиковать в своем журнале.
Соответственно, Бианки опять не ошиблась, воспроизведя рассказ Твардовского о том, как тот убеждал Гроссмана не отдавать рукопись в редакцию «Знамени». Новомирский главред старался для себя.
Твардовский, судя по его дневнику и мемуарам Бианки, предполагал, что Кожевников отправится в ЦК партии «советоваться». Обычная редакционная практика, столичная. Но высока была вероятность отказа функционеров, причем окончательного. А если бы «совет» попросил новомирский главред, предъявив лично им выправленную рукопись, так мог бы получить согласие. По крайней мере, полагал, что смог бы. Тогда – «новый этап» и, понятно, личный триумф, расширение границ допустимого в советской литературе.
Многое разрешали Твардовскому. И нередко такое, что другим запрещали безоговорочно. Статус журнала особый: проект ЦК партии.
Кожевников «обошел» Твардовского, заметившего, главным образом, крамолу в первой редакции гроссмановского романа. Зато вторая удивила, даже и
