восхитила. В связи с ней обозначились новые перспективы.
Но Кожевников уже заключил договор с Гроссманом и выплатил аванс. Редакция журнала «Знамя» стала обладателем права на публикацию романа.
Впрочем, был и традиционный «контрприем». Другой заказчик предлагал автору более выгодные условия, тот по какой-либо причине отказывался выполнить требования прежнего редактора, после чего расторгал договор, возвращал аванс и, оформив новые договорные отношения, компенсировал свои убытки вновь полученной авансовой суммой. Вполне законные действия.
Такой «контприем» и подразумевал Твардовский. Ради этого обдумывался план редактуры гроссмановского романа.
Однако не было уверенности, что Гроссман пойдет на уступки. Твардовский подчеркнул, что «вряд ли это мыслимо. Прежде всего – автор не тот. Он знает, что делает. Тем хуже для него, но и для литературы».
Попытку Твардовский все же предпринял. Разговаривали до того, как Гроссман передал рукопись в редакцию «Знамени». Возможно, 6 октября или днем позже. Судя по воспоминаниям Роскиной – безрезультатно.
Роскина и воспроизвела итог разговора, подчеркнув, что по гроссмановскому пересказу. Вероятность бесцензурного издания романа Твардовский характеризовал иронически – «через двести пятьдесят лет». Стало быть, не дождешься. В письме Хрущеву эту шутку Гроссман и воспроизвел.
Твардовский, в отличие от Суслова, мог позволить себе так пошутить. Разговор неофициальный, да и Гроссман – давний приятель. Он и не назвал имя шутника в письме Хрущеву.
После и вследствие
Да, срок цензурного запрета обозначил Твардовский в шутку. Ну а вскоре началась антигроссмановская интрига ЦК КПСС.
Инициатором, согласно мнениям ряда мемуаристов и литературоведов, стал Кожевников. В его журнал Грссман принес роман, а затем – арест рукописей. Мнимо логичный вывод: если после, значит, вследствие. Так что репутация главреда «Знамени» вскоре изменилась.
Это видно и по дневниковой записи Чуковского. 21 декабря 1964 года он подводил итог встрече с Кожевниковым. Обсуждали проявления ксенофобии в советской литературе, и главред «Знамени» не скрывал презрения к антисемитам. Но автор дневника отметил: собеседник, разговаривавший без опаски, «щеголяя своими либеральными взглядами – тот самый человек, кот[орый] снес в ЦК роман Василия Гроссмана, вследствие чего роман арестовали – и Гроссман погиб»[154].
Именно погиб. Арест романа – причина гибели автора.
После гроссмановских похорон тогда и двух недель не прошло, свежа еще память. Чуковский, судя по дневнику, не сомневался: Кожевников лицемерит, ведь у доносчика не может быть «либеральных взглядов». Уверенность акцентирована лексически – выражением «снес в ЦК роман».
Но там Чуковский не получал сведения. Туда вхож не был.
Его уверенность, что Кожевников стал доносчиком, обоснована только слухами. Это допустимо на уровне дневниковой записи. А историко-литературный дискурс подразумевает доказательства.
В качестве доказательств мемуаристы и литературоведы приводили обычно ссылки на суждения Твардовского. Он, в отличие от Чуковского, был в ЦК партии вхож. Прежде всего – по должности. Еще и приятельствовал с Поликарповым. Следовательно, имел доступ к информации, большинству литераторов недоступной.
Тем не менее, свидетельства Твардовского тоже нужно проверять. Как и любые другие. Да и ссылка на суждения новомирского главреда – сама по себе – тоже не доказательство.
Согласно Заксу, Твардовский говорил, что нельзя было Гроссману отдавать роман «Жизнь и судьба» в редакцию «Знамени». Такое в принципе возможно. Однако это свидетельство мемуариста не подтверждается документами. Впрочем, другие тоже.
Липкин утверждал, что ему Гроссман рассказывал, как Твардовский инкриминировал Кожевникову донос. Но документами это опровергается.
Берзер настаивала, что ей Гроссман рассказывал о доносе сотрудников «Знамени» и лично Кожевникова. Но в ее воспоминаниях много явных противоречий, сказанное же о виновных не подтверждается документами.
По свидетельству Бианки нельзя определить, свое ли мнение Твардовский выразил, заявив, что Кожевников «отправился советоваться». Опять же, эта фраза не подразумевала доносительство как таковое.
Свидетельства Закса, Липкина, Берзер, Роскиной и Бианки рассмотрены нами вновь не ради того, чтобы доказать непричастность Кожевникова к отправлению гроссмановских рукописей в ЦК КПСС и/или КГБ. Мы лишь демонстрировали, что доказательств причастности – нет.
Проблема налицо. И все же она не обсуждается литературоведами. Давно уже решено: если после, значит, вследствие.
Наконец, подразумевается, что кроме главреда «Знамени» больше и некому было сообщить о романе в КГБ или ЦК партии. Однако до сих пор не обнаружен хотя бы один документ, подтверждающий, что именно Кожевников информировал кого-либо из представителей указанных инстанций. Подчеркнем еще раз: если после, значит, вследствие – не аргумент.
