важен анализ технологий, посредством которых история литературы мифологизируется.
Часть IV. Власть мифа
Загадки библиографии
В изложении мемуаристов история ареста гроссмановских рукописей постепенно обрастала подробностями. И чем дальше, тем их становилось больше.
Аналогичным образом были осмыслены и другие события. Те, что последовали за инцидентом, который Берзер, ссылаясь на Гроссмана, именовала «катастрофой с романом».
Подчеркнем еще раз, что не арест рукописей как таковой оказался катастрофой. Гроссман предвидел такой вариант, контрмеры подготовил. Катастрофичными были последствия, не сразу им осознанные: перевод его самого, всех родственников и друзей – в категорию заложников, ответственных за иностранную публикацию романа.
Сусловские аргументы Гроссман воспринял в качестве окончательного вердикта. Ясно стало: не изменится уже ничего.
От ареста до вердикта – около полутора лет. Если верить некоторым мемуаристам, Гроссман тогда чуть ли не бедствовал. Потому и взялся за работу, ему непривычную: отправился в Армению, чтобы там редактировать перевод на русский язык романа армянского писателя.
На уровне биографии это подтверждается. Сохранились письма Гроссмана, где он рассказывал о своем пребывании в Армении[155].
Библиографически это тоже подтверждается. Русский перевод романа Р.К. Кочара «Дети большого дома» выпущен ереванским издательством в 1962 году. Переводчики-соавторы – В.С. Гроссман и А.А. Таронян[156].
Подчеркнем: Гроссман не был переводчиком в традиционном понимании этого термина. Не переводил с армянского на русский, а лишь редактировал уже подготовленный носительницей языка подстрочный перевод. Задача – так называемая «литературная обработкой подстрочника».
Случай обычный и в досоветскую эпоху. Но с 1920-х годов «литературная обработка подстрочника» стала массовым явлением. Государственной доктриной предусматривалось – как доказательство реализации принципа этнического равенства – обязательное и постоянное «развитие литературы на языках народов СССР».
Ко второй половине 1930-х годов «литературная обработка» переводов с «языков народов СССР» была уже своего рода индустрией: редактирование подстрочников сравнительно хорошо оплачивалось, и чем выше статус «обработчика», формально именовавшегося переводчиком, тем выше гонорарная ставка.
Для публиковавшихся редко, поэтов, например, «перевод с языков народов СССР» был постоянным источником доходов. Как известно, Пастернак считал это поденщиной, но отказаться не имел возможности.
Правда, сформировалось и сообщество литераторов, для которых это стало главным источником доходов. Соответственно, в ССП создана была Секция перевода.
Липкин, к примеру, зарабатывал почти исключительно «переводами с языков народов СССР». Благодаря чему уже на исходе 1930-х годов считался весьма авторитетным переводчиком.
Известные советские прозаики обычно не работали с подстрочниками. Вот почему Берзер о гроссмановском выборе пишет чуть ли не с негодованием: «Он поехал в Армению (если называть все своими именами) из-за нужды и несчастья. Поехал, чтобы переводить роман армянского писателя – после “катастрофы с романом” его перестали печатать, ему не на что было жить. Ведь роман он писал “около десяти лет” – это подлинные его слова».
Да, ко второй части дилогии Гроссман приступил на исходе 1940-х годов, значит, мог бы заявить, что работал «около десяти лет». Правда, Липкину в письме он назвал другой срок – шестнадцать. В любом случае долго. Однако вряд ли Гроссман рассказывал Берзер про то, как ему «не на что было жить».
Немалый доход приносили переиздания романов, выпуск сборника, публикации в периодике. Если по обычным советским меркам – чуть ли не громадный. Сравнимый с жалованием советского профессора за десятилетия. Быстро истратить не сумел бы. Сомнительной же была перспектива регулярного заработка после ареста рукописей. Но и это – не главное.
У самого Гроссмана, судя по его письму Липкину, еще в конце января 1960 года было впечатление, что Твардовский отнюдь не случайно «отстранился». А до ареста романа оставалось почти три недели.
Очень быстро распространялись слухи в литературной среде. Уже через несколько дней главреды всех столичных журналов знали: Гроссман написал роман, признанный антисоветским. Вскоре это стало известным сотрудникам редакций и т. д.
Нет сведений, что зимой или даже осенью 1961 года из ЦК КПСС поступали официальные указания относительно запрета гроссмановских публикаций. Однако в редакциях не было желающих рискнуть. Это не могло не напомнить ситуацию восьмилетней давности, пусть и в изрядно смягченном варианте. «Отстранились» многие давние знакомые.
Тягостной была обстановка. Пожить вне Москвы – уместное решение.
Гроссман, сообразно его высокому статусу, всегда имел возможность отправиться в какой-нибудь писательский санаторий или пансионат. На месяц и
