двухтомный русский перевод, пусть и под одной обложкой.
С решением новой задачи не спешили. Тадеосян вряд ли удалось бы перевести второй том лучше, нежели первый. Вероятно, руководство армянского СП тогда и обсуждало возможность приглашения для «литературной обработки» кого-либо из пишущих на русском языке местных прозаиков. Разумеется, в качестве соавтора той же переводчицы.
Вот тогда и вмешался ЦК КПСС. Тут явно сусловский modus operandi.
ЦК КПСС решал прежнюю задачу – предотвращал иностранную публикацию гроссмановского романа. А для этого требовалось обеспечить лояльность автора. Коль скоро он не получил три четверти гонорара в редакции «Знамени», так частичная компенсация – заказ ереванского издательства.
Армянскому же СП был предложен вполне изящный план выдвижения романа Кочара на Ленинскую премию. Надлежало опубликовать два тома сразу, но переводчика для обоих выбрать другого. Таким образом и снимались бы подразумевавшиеся вопросы относительно прежних изданий. А участие классика советской литературы, мастера военной прозы – гарантия успеха[162].
Республикакнский СП, конечно же, вводили в непредвиденные расходы. Но если «нарушения финансовой дисциплины» заранее санкционированы, так риска нет.
Потому и понятно, что Таронян готовила не литературный перевод, а подстрочный. Он и был завершен к осени 1961 года. С рекордной скоростью. Далее – предложение Гроссману.
Неважно, кто стал посредником. Липкин или Тевекелян – суть не меняется. Важно, что предложение было весьма кстати. Гроссману предоставлялась возможность получить гонорар, сопоставимый с неполученным в «Знамени». А еще – уехать из Москвы и без всяких расходов пожить в Армении, где обеспечивали бы достаточно высокий уровень комфорта.
Очередной вариант борьбы за премию не противоречил интересам Кочара. Новый перевод его романа был бы лучше, да и гонорар значительно выше.
Игнорировались только интересы Тадеосян. Но это вполне компенсировалось новыми заказами на переводы. Они и были[163].
Конечно, была и обида. Не только у Тадеосян. И другие ереванские литераторы обиделись не только за нее. Вмешательство ЦК КПСС вновь демонстрировало, что они – лишь детали в механизме очередной интриги, подлинный смысл которой им даже не объяснили. Потому коллеги сторонились Гроссмана, хоть это и противоречило многовековой традиции гостеприимства.
Ереванское же издательство выплатило Гроссману часть гонорара в конце декабря 1961 года. Вскоре он уехал из Армении. Его работа в целом была завершена. Далее начиналась собственно издательская – редакционный и типографский циклы.
После издания кочаровского романа Гроссман получил и оставшуюся часть гонорара. В общей сложности за два месяца он заработал сумму, компенсировавшую ту, что не выплатила редакция «Знамени».
Интрига развивалась успешно. Гроссману, помимо денег, предоставлялась возможность заняться «литературной обработкой», что гарантировало в дальнейшем стабильно высокие доходы. Превышавшие, кстати, прежние. Труд востребованный: в Советском Союзе, подчеркнем, было тогда пятнадцать республик.
В гроссмановском случае ЦК КПСС использовал традиционный метод кнута и пряника. Арест рукописей – наказание. Уступки не прогнозировались. Ну а поощрение за лояльность в настоящем и будущем – весьма солидный заработок и перспектива стабильно высоких доходов.
Если бы Кочар стал лауреатом, его успех был бы триумфом республиканского масштаба. И, конечно, гроссмановской победой. Что, опять же, оказалось бы лучшей рекламой.
Однако Ленинской премией роман «Дети большого дома» так и не был отмечен. На это, вероятно, имелись веские причины.
В 1961 году еще нечего было номинировать. «Литературная обработка» перевода Таронян завершилась в конце декабря.
На следующий год ситуация была сходной. Объем проходившей редакционную подготовку рукописи – более двух тысяч страниц. Это очень много для небольшого республиканского издательства. Неудивительно, что первый том подписан к печати 10 сентября 1962 года, а второй – 26 октября. Вышела роман и вовсе зимой. Надо полагать, он поэтому и не попал в уже подготовленный список номинируемых зданий.
Кочаровский роман могли бы отметить премией в 1963 году. Но к тому времени сама интрига – в связи с Гроссманом – утратила прежнюю актуальность. Он был уже смертельно болен, о чем, разумеется, знали в ЦК КПСС.
Гроссман, судя по его письмам, так и не уяснил, что за причины обусловили возможность поехать в Армению. Для него двухмесячная «литературная обработка» чужого романа – поденщина. А вот Липкин не мог не понимать суть интриги. Он состоял в секции перевода ССП с момента основания. Потому лучше, чем хорошо знал, каким образом достаются переводчикам выгодные заказы.
Допустим, к Липкину обратилась Таронян, пересказала версию, приведенную в его мемуарах. И все же невероятно, чтобы переводчик с тридцатилетним стажем не навел справки в своей секции о Кочаре и его романе. Все-таки «литературной обработкой» предстояло заняться другу. Значит, мемуарист не мог не узнать об изданиях перевода Тадеосян.
Однако Тадеосян в мемуарах не упомянута. Это объяснимо. Поступи Липкин иначе, его история о протекции Гроссману обрела бы иной смысл.
