Во-вторых, из сказанного Липкиным следует, что с ним и Козловой непременно солидаризовались бы «в тот памятный день» Твардовский и Письменный – будь они живы. Другой вывод сделать нельзя.
Однако версия Липкина опять неубедительна. Противоречия тут явные – на уровне характеров и хронологии.
Начнем с характеров. Березко к середине 1960-х годов – опытный функционер, Галину тоже опыта хватало. Но оба словно бы не замечали, что грубейшим образом нарушают субординацию, вынося на обсуждение комиссии решение о «самороспуске» до согласования с вышестоящей инстанцией. Быть такого не могло в принципе.
Перейдем к хронологии. В мемуарах Липкина «тот памятный день» календарно не определен. Ясно только, что «последнее заседание» комиссии состоялось после того, как умерли Твардовский и Письменный, однако не ранее первого заграничного издания повести «Все течет…». А такого быть не могло.
Письменный умер 28 августа 1971 года. Твардовский – 18 декабря.
В ноябре 1970 года публикацию гроссмановской повести начали западногерманские эмигрантские журналы «Грани» и «Посев». Напечатано было три главы[182].
Полностью опубликовало повесть выпускавшее оба журнала издательство «Посев». Книга в том же самом 1970 году вышла[183].
Твардовский и Письменный были тогда живы. Возможно, не вполне здоровы, однако умершими не считались.
Защищая версию Липкина, предположим, что в Секретариат Московского отделения СП РСФСР известие об издании гроссмановской повести за границей поступило с опозанием. Более чем на год запоздало. Но такое невероятно.
К руководителям писательских организаций сведения о несанкциониованных изданиях поступали обычно из ЦК КПСС. Ну а туда, соответственно, из КГБ, где ситуацию постоянно контролировали. Извещали вполне оперативно, ведь контрмеры следовало планировать незамедлительно. В данном случае вероятность промедления вообще нулевая: Гроссман – автор конфискованного романа и повести, которую тоже признали антисоветской.
Секретариат ЦК партии еще в октябре 1962 года обсуждал донесение Семичастного о гроссмановской повести. Нет оснований полагать, что в руководстве Московского отделения СП РСФР не знали о ней через восемь лет. Своевременно извещен был и Березко – именно как функционер.
КГБ же в 1970 году возглавлял Ю.В. Андропов. Кстати, его донесение ЦК КПСС о крамольной повести опубликовано газетой «Труд» – в числе прочих архивных документов, цитировавшихся выше[184].
Речь там шла не о заграничном издании. 11 мая 1970 года Андропов сообщал: «По поступившим в Комитет госбезопасности данным, среди писателей и в окололитературных кругах получила некоторое распространение неопубликованная рукопись умершего в 1964 году писателя В. Гроссмана под названием “Все течет”, антисоветского содержания. Копия рукописи прилагается».
Известно, что упомянутую Андроповым форму «распространения» советские граждане именовали, не без иронии, «самиздатом». Подразумевалась ассоциация с такими аббревиатурами, как Госиздат, Воениздат и т. д. Уже на исходе 1950-х годов многочисленные энтузиасты копировали рукописи доступными средствами, невзирая на опасность ареста.
Значит, не позже 11 мая 1970 года гроссмановская повесть – в «самиздате». О ней знали давно. Потому Андропов и не предлагал какие-либо меры, не просил инструкции. Новостью была только рукопись, приложенная к донесению. Завершала его фраза: «Сообщается в порядке информации».
Если принять версию Липкина, нужно согласиться с тем, что более года КГБ, постоянно следивший за «самиздатом», не обращал внимания на эмигрантское издательство «Посев», или же не сообщал о его продукции ЦК партии. Но, подчеркнем, такое невероятно.
Липкин еще и сам себе противоречил. Увлекся нарративом и забыл, что рассказал несколько ранее – в связи с публикацией очерка «Добро вам».
Согласно Липкину, он, после издания очерка в ереванском журнале, получил от Берзер совет: предложить Твардовскому «перепечатать «Добро вам» в разделе «По страницам журналов»: был такой раздел в «Новом мире», в нем помещались небольшие произведения, взятые из провинциальных журналов».
В данном случае неважно, советовала ли такое Берзер. Главное, что далее Липкин сообщил: «Твардовский, как и я, был членом комиссии по литературному наследству Гроссмана, и моей обязанностью, среди прочих, было информировать Твардовского о наших заседаниях, которые он не посещал».
Но если Твардовский вообще «не посещал» заседания, так не присутствал бы и на последнем, даже будь он жив. Смерть его не изменила бы расстановку сил в комиссии по литературному наследию Гроссмана.
Выдумана и липкинская «обязанность информировать Твардовского». С новомирским главредом Березко как функционер достаточно часто встречался на заседаниях Секретариата ССП, и уже поэтому обоим не нужен был посредник.
Да и Липкину к началу работы комиссии – за пятьдесят. В ССП состоял более тридцати лет, считался авторитетным переводчиком, так что не по годам ему, да и не по статусу быть на посылках у Березко.
«Обязанность» – выдуманная причина разговора с Твардовским. В его друзьях Липкин не числился, это многие современники помнили, так что вне редакции беседа маловероятна. Опять же, формально предложить главреду публикацию следовало бы председателю комиссии – Березко. Вот и пришлось
