5.
Вдали несся херувим багровым метеором…
А. Белый (1, 176)
Вдали несся метеор багровым херувимом…
6.
И кровью набухнув венозной, / Предзимние розы цветут.
О. Мандельштам (2, 668)
И розой набухнув венозной, / цветет предзимняя кровь[186].
Таким образом, анафразия выступает как генератор новых метафор. Разумеется, далеко не всякая механическая перестановка слов приводит к полноценному образу. Результаты анафразии, как и всякого творческого акта, непредсказуемы.
Анафразы могут показаться «избыточной роскошью» в европейской поэзии, но они совершенно необходимы при переводе китайской и японской. В иероглифическом письме образы свободны от тех однозначных морфологических признаков и синтаксических связей, которые навязываются им в переводе на европейские языки.
Китайский язык относится к числу так называемых «корневых» (или «изолирующих»), где слово обычно равняется корню, точнее, слово не имеет морфологических форм изменения. «Китайское слово нельзя привязать к определенной части речи, роду, падежу и т. д.; это – мобильная единица, которая воздействует на другие слова и взаимодействует с ними в постоянном потоке»[187]. Иероглифам соответствуют именно корневые морфемы, лишенные тех грамматических признаков, которые определяют повествовательный строй европейской поэзии, основанный на категориях времени, лица, наклонения.
Скажем, первая строка знаменитого четверостишия классика китайской поэзии Ван Вэя (701–761) состоит из следующих иероглифов:
пуст гор не вид некто [человек]
Обычно строка переводится «пустая гора, не видать никого», но это лишь одно из возможных толкований-переложений. Именно анафразы позволяют передать «пустотную» многозначность иероглифической строки, все ее возможные смыслы:
Не видно никого на пустой горе.
Не увидеть никого на пустой горе.
Пустая гора, никого не видать.
Пусто. Гора. Никого не видать.
Пустота. Гора. Невидимый Некто.
Пусто. Горно. Невидимо. Никого.
Многозначному китайскому источнику адекватен именно русский полифраз – совокупность анафраз, варьирующих все морфо- синтаксические свойства исходных лексических единиц. Обычно европейские переводы китайской поэзии вносят в нее много отсебятины, добавляют слова, призванные заполнить грамматические пробелы, досказать то, что остается недосказанным в иероглифах. Очевидно, такие прозаические довески к восточной поэзии неизбежны, но чтобы не навязывать иероглифам однозначность, нужна вариативность прочтений, что и достигается анафразической разработкой данного текста. Значение иероглифов равновелико сумме их возможных анафраз.
Вот еще пример из хрестоматийного стихотворения Мэн Хао-жаня (689–740):
лодка причал туман рек остров
солнце заход путь нов печаль
Это сочетание иероглифов можно переложить такими разными анафразами:
Лодка причаливает в речном тумане к острову.
Солнце заходит, путник вновь печалится.
Лодки причал – остров реки туманной.
Солнца заход – печаль нового пути.
Лодка причаливает к острову речного тумана.
Заходящее солнце снова печалится о путнике.
Как видим, китайская поэтическая фраза равносмысленна по-русски своему полифразу, т. е. целой совокупности анафраз.
Анафразия как явление языка наглядно представляет взаимосвязь двух его основных планов: синтагматики и парадигматики. Напомним, что синтагматика – это линейная последовательность слов, данных в речи или в тексте, а парадигматика – это совокупность языковых элементов, присутствующих в сознании говорящего/пишущего. В классической формулировке Фердинанда де Соссюра «синтагматическое отношение всегда in praesentia: оно основывается на двух или большем числе членов отношения, в равной
