Наверное, нет нужды напоминать читателю, что недалеко от Тригорского находилось Михайловское, имение Пушкина, где поэт как раз в ту пору жил постоянно, поскольку был отправлен туда в ссылку за вольнодумство и высказанные в переписке крамольные мысли.
Скучая в деревне, Александр Сергеевич постоянно бывал в гостях у Осиповых-Вульф, приезжал то верхом, то на крестьянской телеге, иногда приходил и пешком и даже забирался в дом через открытые в теплую погоду окна. По утверждению близкого друга Пушкина А. И. Тургенева, Александр Сергеевич провел в Тригорском «лучшие минуты своей поэтической жизни». По собственному признанию Пушкина, его влекли в этот дом царившие там «беспечная веселость, праздный шум, говор, смех, гремевший в нем круглый день от утра до ночи, и все маленькие интриги, вся борьба молодых страстей, кипевших в нем без устали».
О каких страстях и интригах идет речь, догадаться несложно, зная о том, что Анна, старшая из барышень, была безнадежно влюблена в Пушкина, а тот хоть и не думал отвечать ей взаимностью, но и не давал угаснуть этому огню, и при этом одновременно очаровал и ее совсем еще юную сестру Зизи, и их сводную сестру Алину. Выражаясь образно, можно сказать, что Пушкин ездил в Тригорское влюбляться и вдохновляться, как другие помещики ездили к соседям играть в карты.
Знала ли Анна Керн о том, что обязательно встретится в Тригорском с Пушкиным? Безусловно, знала, да и не скрывала, что знает. «Восхищенная Пушкиным, я страстно хотела увидеть его…» – написала она в своих мемуарах. Так что не исключено, что желание получить мудрый совет от тетушки и кузины Анны стало только предлогом, а истинной целью посещения Тригорского была именно встреча с поэтом, чей образ уже давно будоражил воображение Анны Керн.
И они встретились. Впервые это произошло за обедом, когда Пушкин вошел под дружный смех (смеялись над одним из гостей, соседским помещиком Рокотовым, с которым, к слову, Анна тоже флиртовала).
«Тетушка, подле которой я сидела, мне его представила, он очень низко поклонился, но не сказал ни слова: робость видна была в его движениях. Я тоже не нашлась ничего ему сказать, и мы не скоро ознакомились и заговорили. Да и трудно было с ним вдруг сблизиться; он был очень неровен в обращении: то шумно весел, то грустен, то робок, то дерзок, то нескончаемо любезен, то томительно скучен, – и нельзя было угадать, в каком он будет расположении духа через минуту. Раз он был так нелюбезен, что сам в этом сознался сестре, говоря: «Ai-je ete assez vulgaire aujoud'hui!»[26]. Вообще же надо сказать, что он не умел скрывать своих чувств, выражал их всегда искренно и был неописанно хорош, когда что- нибудь приятное волновало его… Когда же он решался быть любезным, то ничто не могло сравниться с блеском, остротою и увлекательностью его речи. … Пушкин был невыразимо мил, когда задавал себе тему угощать и занимать общество».
Нам остается только гадать, чем вызвано такое странное и противоречивое поведение Александра Сергеевича. Быть может, он действительно был сражен очарованием Анны и влюбился в нее с первого (точнее, уже со второго) взгляда. Не исключено, что это было частью плана соблазнения, согласно «науке страсти нежной». Но возможно, что поэт просто был выбит из колеи тем, что психологи называют несоответствием ожиданий и реальности. Из доходивших до него слухов об Анне и переписки с Родзянко у Пушкина уже мог сложиться образ легкомысленной и легкодоступной женщины, однако ж при встрече Анна не показала себя таковой. Как не показала себя и записной кокеткой, несмотря на то что за короткое время успела вскружить голову и Вульфу и Рокотову.
По воспоминаниям Анны Петровны можно представить, что она вела себя с поэтом довольно сдержанно и хотя явно восторгалась им, но, судя по всему, на тот момент это было только восхищение поэтом, а никак не зарождающееся чувство к мужчине. «Однажды с этою целью явился он в Тригорское с своею большою черною книгою, на полях которой были начерчены ножки и головки, и сказал, что он принес ее для меня. Вскоре мы уселись вокруг него, и он прочитал нам своих «Цыган». Впервые мы слышали эту чудную поэму, и я никогда не забуду того восторга, который охватил мою душу!.. Я была в упоении как от текучих стихов этой чудной поэмы, так и от его чтения, в котором было столько музыкальности, что я истаивала от наслаждения; он имел голос певучий, мелодический…»
Ни о каких иных чувствах, пробужденных поэтом в ее душе, Анна не пишет. Очень возможно, что их тогда и не было, этих чувств – по крайней мере, чувства влюбленности. Но, безусловно, Керн была польщена тем, что произвела на Пушкина впечатление «глубокое и мучительное», как он написал ей впоследствии. И это неудивительно, если дать себе труд чуть ярче представить ситуацию. Пушкин давно в ссылке, вдали от света, привычного круга общения, почти изолирован от общества. Если не считать Вульфов, почти все его окружение «в деревне» таково, что встречам с этими людьми он предпочитает одиночество и уезжает на гнедом жеребце с заднего крыльца каждый раз, когда гости приближаются к переднему. Барышни в Тригорском, конечно, очаровательны, они прельщают Пушкина своей невинностью, свежестью, влюбленностью в него – юной, трогательной и наивной. И вот на этом
