«Женитьба произвела в характере поэта глубокую перемену… он на все смотрел серьезнее. В ответ на поздравление с неожиданною способностью женатым вести себя как прилично любящему мужу, он шутя отвечал: «Я просто хитер»». «Действительно, в этот период, перед женитьбою своей, Пушкин казался совсем другим человеком. Он был серьезен, важен, молчалив, заметно было, что его постоянно проникало сознание великой обязанности счастливить любимое существо, с которым он готовился соединить свою судьбу, и, может быть, предчувствие тех неотвратимых обстоятельств, которые могли родиться в будущем от серьезного и нового его шага в жизни и самой перемены его положения в обществе. Встречая его после женитьбы всегда таким же серьезным, я убедилась, что в характере поэта произошла глубокая, разительная перемена…
Сам он почти никогда не выражал чувств; он как бы стыдился их и в этом был сыном своего века, про который сам же сказал, что чувство было дико и смешно. Острое красное словцо – la repartie vive – вот что несказанно тешило его. Впрочем, Пушкин увлекался не одними остротами; ему, например, очень понравилось однажды, когда я на его резкую выходку отвечала выговором: «Pourauoi vouc attaguez a moi, qui suis si inoffensive!»[63] И он повторял: «C'est reellement cela: si inoffensive!»[64] Продолжая далее, он заметил: «Да, с вами не весело и ссориться, voila votre cousine, avec elle on trouve a qui s'en prendre!»[65]
Причина того, что Пушкин скорее очаровывался блеском, нежели достоинством и простотою в характере женщин, заключалась, конечно, в его невысоком о них мнении, бывшем совершенно в духе того времени».
После смерти Дельвига и женитьбы Пушкина жизнь А. П. Керн значительно переменилась, и далеко не в лучшую сторону. Ее больше не приглашали на литературные вечера, она практически полностью выпала из круга тех интересных и талантливых людей, к общению с которыми так привыкла за последние несколько лет. И это было только началом черной полосы в ее жизни, растянувшейся более чем на пятилетие. В 1832 г. умерла мать Анны Петровны, Екатерина Ивановна, к которой Керн была нежно привязана.
«Когда я имела несчастие лишиться матери и была в очень затруднительном положении, то Пушкин приехал ко мне и, отыскивая мою квартиру, бегал, со свойственною ему живостью, по всем соседним дворам, пока наконец нашел меня, – вспоминает Керн в своих мемуарах. – В этот приезд он употребил все свое красноречие, чтобы утешить меня, и я увидела его таким же, каким он бывал прежде. Он предлагал мне свою карету, чтобы съездить к одной даме, которая принимала во мне участие; ласкал мою маленькую дочку Ольгу, забавляясь, что она на вопрос: «Как тебя зовут?» – отвечала: «Воля!», и вообще был так трогательно внимателен, что я забыла о своей печали и восхищалась им как гением добра».
В августе 1833 г. Анну Петровну постигло еще одно страшное горе – умерла ее младшая дочь, та самая «Воля». Узнав об этом, Надежда Осиповна Пушкина написала дочери: «В качестве новости скажу тебе, что бедная г-жа Керн только что потеряла свою маленькую Олиньку, она поручила сообщить тебе про ее горе, будучи уверена, что ты пожалеешь свою крестницу…»
Помимо свалившихся на нее почти подряд двух несчастий, «затруднительное положение» Анны было связано еще и с финансами.
Собственных средств у Анны Петровны не имелось. Выдавая ее замуж за Керна, родители дали ей в приданое две деревни, но позже, как вспоминает А. П. Керн, «не прошло году, попросили позволения заложить их для воспитания остальных детей. Я по деликатности и неразумию не поколебалась ни минуты и дала согласие. На вырученные деньги заведены были близ Лубен фабрики: экипажная, суконная и горчичная… Все они вместе сделали то, что я осталась без имения, а отец мой – с большими долгами. Чтобы вознаградить меня и обеспечить будущность других детей, было завещано бабушкою 120 душ, 50 000 и дана нам другими наследниками движимость Грузин и 60 душ. Все это должно было разделить между мною, двумя моими сестрами и братом. Но батюшка устроил так, что мы отдали ему и это на покупку имения княгини Юсуповой. Покупка не состоялась по неаккуратности отца, потому что мало было денег, и я опять осталась ни с чем. К этой жертве побудил меня брат, писавший, что если я не дам своей части из означенных денег и имения, то все они останутся без куска хлеба. Я сочла себя обязанною исполнить эту просьбу… и приняла ее за обязательство от брата пектись и о моей участи за эту жертву. Брат, пользуясь тем, что означенными деньгами уплачена была уже часть цены за одно имение Юсуповой, доплатил ей при помощи займа и удачных оборотов, сколько причиталось за него, и стал обеспеченным человеком, а про мою жертву, помогшую ему составить себе состояние, забыл!! Я по восторженной мечтательности своей, вере в брата и родных и по деликатности жертвовала родным, не спрашивая, обеспечат ли они меня за это, и вот около половины столетия перебивалась в нужде… Ну да бог с ними».
Что же касается Ермолая Федоровича, то после смерти младшей дочери он решительно отказывал блудной супруге в материальной помощи и требовал ее возвращения домой, чего она, разумеется, делать не собиралась. Анна Петровна попыталась вернуть («выкупить без денег», как она это назвала) родовое имение, завещанное ей бабушкой, но проданное отцом без ее, Анны, согласия. Известно, что и в этом ей как-то пытался помочь Александр Сергеевич, однако, несмотря ни на что, затея успехом не увенчалась.
Керн не сдавалась и, чтобы добыть хоть какие-то средства к существованию, решила заняться литературной деятельностью. Она перевела с французского один из романов Жорж Санд («…не ради удовольствия, а ради денег», как выразилась в письме сестра Пушкина), попросила Александра Сергеевича пристроить его в издательство, но наткнулась на решительный отказ, пусть и в вежливой, даже галантной форме. «Раз Вы не могли ничего добиться, Вы, хорошенькая женщина, то что же делать мне, ведь я даже и не красивый малый…»
Обсуждая эту ситуацию с Натальей Николаевной, Пушкин был уже куда меньше изящен в выражениях: «Ты мне переслала записку от m-me Керн; дура вздумала переводить Занда и просит, чтоб я сосводничал ее со Смирдиным [издателем]. Черт побери их обоих!»
